Мю Цефея. Делу время / Потехе час

Первый, самый очевидный и правильный — махнуть на полгода домой, через половину сектора, в родной Дзержинск. Плаванье по подпространству заняло бы еще три месяца и стоило бы две трети моих накоплений, если не больше. И оставшееся время мне бы предстояло чем-нибудь занять себя, чтобы прокормиться и продолжить пересылать деньги родным. Да, конечно, можно было бы посмотреть ближайшие планы переездов и запрыгнуть на одну из тех консервных банок, что перевозит народы, беженцев и внутрипланетарные дистрикты. Однако это с учетом пересадок уже пять, а то и шесть месяцев, и половину времени — сидя, а то и стоя в давке, в дурно пахнущей толпе из десятка миллионов человек. Если перевозят бессарабцы или альянсовцы — то еще вдобавок запросто можно угодить в рабы к одному из местных князьков.

Второй вариант — плюнуть на родню, свинтить на соседнюю обитаемую планету, попытать счастья там. Проиграть все деньги в казино или найти какую-нибудь девицу, приручиться, пожить пару месяцев альфонсом, помогая по дому. Сложный вариант, рискованный, распадающийся на кучу других.

Но был и третий вариант — сохранить большую часть денег, переслать ее родителям, а самому оплатить капсулу криосна, оставшись на орбиталке. Я, уставший задроченный техник, выбрал именно это. Как позже я понимал, не столько из-за желания сохранить деньги, сколько совсем по другим причинам.

По сути, аренда самих капсул криосна стоила сущие копейки, большую часть составляла дополнительная плата за периодические разморозки и оздоровительные процедуры — раз в неделю-полторы, по графику. Кто-то из парней обходился и без этого, но тут был риск проснуться с одной работающей почкой или без руки. А на отращивание новых запчастей деньги могли найтись не у каждого.

Так вот, бурные оздоровительные процедуры с той мулаткой, предваряющие мой криосон, не помогли. Зеленая женщина продолжала мне сниться и в промежутках перед разморозками. По сути, это выглядело так. Мне снится, что я бегу за ней по лугу или, например, прыгаю с ветки на ветку, потом я вижу, как у меня перед лицом расстегивают молнию, откашливаюсь, плююсь криогелем, тело сводит судорогой. Потом меня и пару десятков таких же голых мужиков (если повезет, и пару техников женского полу тоже) выводят в облицованное кафелем помещение, где душ, чья струя по мощности близка к выстрелу шарпомета, сбивает с нас криогель и прочее. Мы ложимся на длинный конвейер, нас протаскивают через томограф, тут же обкалывают составами и лечебными наноботами в места, которые плохо разморозились, держат пару часов на восстановлении, дают съесть кислых ирисок с символикой Концерна, провести ряд физиологических процедур интимного плана, потом снова пихают в криокапсулы. Я закрываю глаза, и в следующий миг — хотя на самом деле прошло полторы недели — я снова вижу сладкий сон про мою зеленую фею, мою дриаду. Потом снова перед лицом расстегивают молнию, я кашляю — и так каждый раз.

* * *

Наконец, проведя все те же оздоровительные процедуры, что и в прошлые двадцать раз, нам впервые за эти месяцы дали одеться и отпустили в личные каюты. Я впервые увидел свои родные восемь квадратных метров, обнаружил выросшую плесень в районе воздухозаборника — разноцветную, явно инородную, не земного типа, прибрался, вытер пыль, посмотрел новости.

Сходил, посмотрел в полупустом еще зале планерок большую голограмму текущего состояния проекта. Северное полушарие до самых тропиков было покрыто снегом, ленты молодых океанов сковал лед. Но уже виднелись зеленые участки — там велась высадка леса из питомников. Пока что покров был неровный, но скоро планету закинут под ускорители, промотают пару десятков лет, и тогда леса и луга из зеленых шашечек заполнят все планируемые равнины.

Словно что-то щелкнуло в голове. Я вспомнил те сны, которые мне снились.

Первым делом я звякнул в группу обеспечения криосна и спросил у менеджера, прилагались ли какие-то услуги по управлению сновидениями. После неловкого молчания девушка ответила, что нет, конечно же, такой услуги нет. Вопрос был действительно дурацким — все подобные технологии остались в позапрошлом веке, а когда мода на них прошла, их и вовсе запретили для массового применения, посчитав вредными для психики.

Потом я сходил к Дане, перекинулся с ним парой слов. Спросил, помнит ли он про росток.

— Про огурец, помнишь?

— Какой огурец? Малосольный, марийский?

Я порылся и показал кадр из регистратора. Даня в упор не помнил его, сказал, что это не его голос. Через пару дней, после первой смены, я перекинулся парой слов с Васей, дежурным. Тот тоже ничего не помнил. Сначала мне показалось, что они разыгрывает меня, но потом я с ужасом понял, что это все словно вычеркнули из их памяти. Не могли же они так искусно играть амнезию?

Или, может, это все было ложной памятью? Нет, но регистратор? Наш разговор?