Мю Цефея. Повод для подвига / Бремя предательства

— Смотрите, с кем я теперь работаю, — говорит Ник, притаскивая в квартиру Паскаля нового парня.

Он странный, какой-то весь тонкий, длинный, с хищной улыбкой. Руки-грабли, и волосы бесцветные, наверняка крашеные, как это теперь модно. И он ужасно во вкусе Ланы, что плохо. Потому что Лана обожает умирать от неразделенной любви на ее диване, а она сама с него только-только сползла после затяжного неудавшегося романа, и чужие кровоточащие чувства — нет, пожалуйста, не сейчас.

— А еще он «сверх», — гордо добавляет Ник, будто сам этому поспособствовал, — умеет управлять погодой и делать так, что его не помнят.

«Дурацкие бесполезные навыки», — думает Кристина, фиксируя в глазах Ланы разгорающийся огонек. Она уверена — с ним будут проблемы.

Гамбит (автор Владимир Чернявский)

Вечер. Ресторан для этого времени необычно пуст. Здешние завсегдатаи, включая меня, сегодня как никогда тихи и неразговорчивы. Да и весь город, кажется, погружен в тишину или, скорее, в немоту. Виной тому, гроза, которая прошла здесь накануне. Гроза не простая, а та, что случается в этих местах где-то раз в полгода.

Эта гроза приходит внезапно. В обычный погожий день белые облака за считанные секунды наливаются свинцом, небо чернеет, и город погружается в полумрак. Гремит гром, бьют молнии, с неба летят редкие дождевые капли, которые быстро превращаются в струи дождя. Поднимается сильный ветер, ломает открытые зонты, вырывает их из рук и несет по мостовой вместе с уличным мусором. Где-то в центре городского лабиринта, схваченная ветром добыча, сбивается в бесформенную кучу.

Гроза продолжается — сверкают молнии, электричество играет на козырьках обитых металлом крыш, воздух начинает вибрировать от насытившего его магнетизма. Когда гроза проходит над центром города, то собранная ветром мусорная куча оживает. В свете молний над мостовой медленно поднимается гигантская темная уродливая фигура. Постепенно она обретает вид многорукого существа, которое движется по улицам города на многочисленных ногах-отростках.

Уркок — так зовут его местные жители. С древнего наречия это имя можно перевести как «забирающий жизнь». И вполне понятно, почему. Двигаясь по городу, Уркок втягивает в себя все, до чего может дотянуться. Беда случается, когда на своем пути Уркоку удается схватить какое-нибудь человеческое существо. Втянув в себя жертву, будь то мужчина, женщина или ребенок, голем стремительно уходит в пустошь, что простирается за стенами города. В этой пустынной местности, с ее многочисленными оврагами и подземными пустотами, еще никогда и никому не удавалось найти следы Уркока и его жертв.

Или почти никогда и почти никому. Есть, по крайней мере, один человек, который знает об Уркоке больше, чем все остальные. И этот человек — я. Секрет моей осведомленности прост — ведь это именно я создал Уркока.

* * *

Сколько помню себя, мы всегда и везде были вместе. И даже там, где я себя еще не помню — в тесной материнской утробе, откуда Лиза вышла в этот мир первой, а я — следом за ней. С тех самых пор она всегда была впереди, а я лишь догонял, неуклюже следуя за ней по ее легким следам.

Память о детстве — это всего лишь разрозненные фрагменты, яркие вспышки незамысловатых сюжетов. Первый из них — Лиза сидит на ветке старого дуба, а я смотрю на нее с земли снизу вверх. Я боюсь лезть следом за ней на дерево и только жалобно, чуть не плача, повторяю: «Лиза, спускайся!». А она смеется и поднимается по ветвям все выше и выше. И тогда внутри меня закипает нечто нехорошее и жгучее — обида, смешанная с горячей завистью. После это кислотное чувство будет преследовать меня всю мою жизнь.

Пожалуй, единственная вещь, которая мне удается лучше, чем Лизе — это игра в шахматы. Лиза просто не в состоянии сидеть долго над шахматной доской. Ей это скучно, хотя она охотно проводит время над книгами и может потратить целый день на какую-нибудь из них. Я же, напротив, люблю подолгу строить шахматные комбинации, ведя деревянные войска к победе. Шахматам меня научил отец. Он был моим учителем и единственным спарринг-партнером, пока не случилась эпидемия, которая унесла и отца, и мать. Мы с Лизой остались на этом свете, но оказались в бедном многодетном приюте, где нам приходилось выживать, борясь со сверстниками за жидкую похлебку. Именно тогда я дал себе обещание любой ценой вырваться из этого унижения и нищеты.

Еще одна вспышка памяти — мы уже подростки. Я впервые вхожу в дом Магистра. Большой зал его лаборатории, заставленный стеллажами с книгами, инструментами и разнообразными емкостями, встречает меня резким запахом канифоли. Сам Магистр высокий и сухопарый, и я не смею посмотреть ему в лицо — мой взгляд прикован к высохшим жилистым рукам. Я боюсь Магистра, но в то же время думаю о том, что его время уже уходит, а мое только настает. И еще я думаю, что Лиза будет смеяться над моим страхом, и эта мысль помогает мне не бояться.