Мюнхен

Шобер вел себя как хитрая лиса. Говорил он коротко, просто, миролюбиво. Поклон вперед, где сидел Бриан, улыбка вправо — там со склоненной головой слушал Куртиус, вот последовало уважительное движение рукой назад, туда, где теснились делегации Чехословакии и Югославии. Шобер ратовал за самостоятельную, независимую и счастливую Австрию. Он не говорил о том, что втайне готовил таможенную унию с Германией. И вот потому-то, что он об этом не говорил, ему бурно аплодировали.

Обо всем этом Ян написал, а потом зашел к Маше, чтобы дать ей почитать статью. Маша одобрила ее.

— Согласись, было бы трудно написать это без тех сведений, которые я предоставила тебе, — сказала она.

— Где ты получаешь эту информацию?

— Без информации невозможно писать историю современности.

— Что ты, собственно говоря, делаешь в Женеве?

— Пишу статью о первой мировой войне. Я говорю «первая», потому что придет вторая. Но скоро я еду в Париж. Поедем туда вместе, — сказала она с улыбкой. Она была одета в шелковую пижаму и источала тонкий аромат дорогого мыла.

— Кто тебе платит за твои поездки?

— О, пан Мартину, это вас совершенно не касается!

— А почему ты говоришь, что мы поедем вместе в Париж? Я об этом ничего не знаю.

— Узнаешь, Енда.

— Что за глупости?!

— Вот ты глупый, это точно. Смотри в окно. Я переоденусь.

Ян смотрел в окно и думал о том, что его прежняя и эта Маша — две разные женщины. Ту Машу Ян любил, эту Машу — нет. Но если она захочет, он пойдет с ней или за ней, куда она прикажет. Что-то неодолимо влекло его к этой женщине, и, не выдержав, он сказал:

— Я еду с тобой, но пан Лаубе…

— Я думаю, вы договоритесь, — улыбнулась Маша.

Они пошли на почту. Ян звонил в Прагу, чтобы продиктовать в газету статью о выступлении Шобера.

— Не съездить ли вам, Мартину, в Париж? — вместо приветствия спросил Лаубе.

— Сейчас?

— Ну, скажем, через неделю.

— На какой срок?

— До самого конца.

— До какого конца?

— Ну что мне вам об этом по телефону говорить? Поедете туда в качестве нашего корреспондента.

— У меня нет с собой ни одежды, ни белья, ни книг…

— Книги вам уже пора бы кончить читать, а одежду купите себе в Париже. Посылаю вам договор и инструкции. Передавайте привет доценту Градской. Она тоже будет в Париже.

— Она сейчас здесь, в Женеве.

— Я все знаю, Мартину. Так вы едете в Париж?

— Ну, если это надо…

— Надо.

— Какая-нибудь новая афера?

— Лучше молчите. До свидания, чешский брат! ЧТК[20] в Женеве обеспечит вам визу.

Ян продиктовал статью и вышел в зал к Маше.

— Меня послали в Париж, — сказал он и нахмурился.

— Ты боишься?

— Кого?

— Меня…

— Нет.

Они шли по мосту.

— Через минуту ты увидишь одно из чудес света, — сказала Маша.

— Зал Реформации, где шестого июля пятнадцатого года Масарик читал лекцию о Гусе?

— Нет… увидишь цеппелин.

Они сели на скамейку в Английском парке. На набережной собралось много людей.

— Прилетит цеппелин, — долетали до них слова.

Над озером, высоко под белыми облаками, показалась блестящая точка. От нее исходил приглушенный звук. Точка приближалась и в скором времени превратилась в серебристую рыбу с плавниками и добела раскаленными жабрами. Но это были, конечно, не жабры, а вращающиеся пропеллеры. Чудовищное тело летающей рыбы спускалось к озерной глади. Оно с грохотом неслось над портом и городом. Дети приветствовали грохочущее привидение криками и взмахами пестрых платков.

— Прилетел из Фридрихсхафена, — переговаривались мужчины. — Отвезет Куртиуса на выборы… И Брейтшейда тоже.

— Это что же, за ними должны были прилететь на цеппелине?

— Да, это их гордость.

Гул утихал. Дирижабль опускался на аэродром. Там его встречали немцы песней «Германия превыше всего».

…Через три дня по всему миру разнеслась весть, что национал-социалисты в результате шовинистической и демагогической кампании получили на выборах столько голосов, сколько до этого не получала в Германии ни одна партия. Сообщение это было преувеличенным, и тем не менее с правдой оно не слишком расходилось.

Ян с Машей в это время были уже в Базеле, где Мартину должен был получить французскую визу.

Жили они в древней гостинице, помещением для ресторана в которой служил рыцарский зал.

В ожидании визы заглядывали в картинную галерею, смотрели работы Гольбейна, в основном его «Мертвого Христа», о котором писал Достоевский. Там также были картины Бёклина и Годлера. Побывали они и в кафедральном соборе, месте заседания базельского церковного совета, где в свое время Прокоп Голый искал перемирия g прелатами и кардиналами, «стоящими над папой». На одной из лавок у алтаря сидел тогда молодой дворянин Энеа Сильвио, будущий папа, который снова возвысился над прелатами и кардиналами и который был очень заинтересован поближе познакомиться с чешской ересью. Ян с Машей побывали и в университете, где преподавал Ницше, прогулялись по Рейнскому мосту, с которого когда-то бросали в воду колдуний.

— Этот город, — говорила Маша, — расположенный на границе трех государств, всегда был удобной резиденцией для разведчиков. В 1914 году меня едва не схватили здесь немецкие контрразведчики. Я выскользнула из их сетей каким-то чудом.