Мизанабим

Нура понимала, что происходит что-то страшное. Сатофи говорил, что остров не зря назван в честь праогня: когда здесь родился бог чистого пламени – Ахи’Коре. Но после того как боги ушли из мира, огненная гора затихла.

Она зачем-то продолжала считать шаги, едва поспевая за ногами. Дошла до дюжины – и заново. Тропа вилась между деревьев, туман обнимал подножия стволов.

Глубже, глубже в лес… Она боялась не успеть. Боялась непоправимого.

Нура почти залетела в круг, очерченный на земле. Горели огни. Пахнуло водорослями и горьким корнем тагавы. Горячими углями.

Те-макуту подняла слепые глаза: её веки были сшиты нитями, а волосы заплетены в сотню кос. Она сидела на голой земле, скрестив ноги и держа перед лицом наполненную до краёв чашу.

– Ты опоздала.

– Прости, мудрая, – Нура хватала ртом воздух.

– Занятно было вести беседу с гостями из реин-ги? – Уголок сморщенных губ скривился; жёлтые пеньки зубов оказались гнилы и сточены. – Много узнала?

– Я…

– Сядь, – велела старуха.

Нура опустилась напротив. Пламя в крошечном костерке между ними вспыхнуло, на миг заслоняя ведьму, и следом опало.

– Чего ты боишься?

Вопрос застиг Нуру врасплох. Она сглотнула вязкую слюну и достала из волос костяной гребень – дар за предсказание, о котором едва не забыла.

– Дрожи земли. Что огненная гора проснётся и я не вернусь к Плавучему Дому.

– И что тогда случится? – Низкий голос казался бесстрастным, но Нура, слышавшая много баек о Хранительнице Очага, с облегчением подумала: она всего лишь человек. Бесконечно старая женщина, по счастливому велению богов обретшая способность видеть судьбы. Она наверняка устала.

– Я останусь одна. И, может, погибну…

– Значит, смерти?

– Нет, – она медленно покачала головой. – Того, что одна.

Старуха издала странный звук: не то вздох, не то смешок одобрения. Её чёрные сморщенные руки разложили на земле три предмета: острую иглу, бутон белой лилии и алую жемчужину, что ловила отблески огня блестящим круглым боком.

– Выбирай.

– Она. – Нура, не раздумывая, указала на бусину. Священные ту-нор – «капли жизни» по легенде могут связывать судьбы. Всё предрешено. У неё и выбора, по сути, нет.

Те-макуту отвернулась. А как же испытание?

– Я могу спросить?

– Один раз. Подумай хорошенько, ка-риф.

Она вздрогнула. «Скованная смертью». Мысли путались: подземный храм, ржавые цепи, сосуды, чужак… Всё, о чём говорили духи, лишено смысла. Но спросить можно только об одном.

– Кому принадлежит чёрное сердце?

По земле пробежала судорога.

– Чуждому богу, – сказала ведьма, прежде чем погасли огни. Поляна погрузилась в сумрак и зыбкую марь.

Нура накрыла жемчужину ладонью и стиснула пальцы.

Остров под ними раскололся, и столп дыма взвился в небо. А дальше… остров Первого Огня ушёл под воду.

? ? ?

…Она просыпается от нахлынувшей дурноты с часто бьющимся сердцем. Садится рывком, опуская пятки на холодный пол, и только тогда осознаёт, где находится. На берегу. В Крепости. За окнами ночь, но, судя по синеватой дымке, рассвет уже близко.

Нура с трудом сглатывает. Опускает руку на грудь, стремясь выровнять дыхание. В горле пересохло, и собственный язык кажется распухшим и колючим морским ежом.

Пережить кошмар – неважно, наяву или во сне – врагу не пожелаешь. Какая-то часть неё по-прежнему тонет, погружаясь в ядовитую толщу видений. Там, на глубине, сияют звёзды…

Встав на ноги, она покачивается; находит ладонью дверной косяк. Братья спят в соседних комнатах. Ей не хочется их тревожить. На ощупь Нура спускается на первый этаж и проходит в кухню, даёт глазам время, чтобы привыкли к темноте, прежде чем искать воду. Желудок сдавливает морским узлом. Ей стоило поесть: последним завтраком Нуры стали три земляных ореха в день перед испытанием, – но об этом она подумает утром.

Стеклянная кружка тонко звякает, чуть не выскальзывая из руки. Нура замирает, сжимая пальцы, и прислушиваясь: нет, не разбудила. Всё тихо.

Вода оказывается кисловатой на вкус, будто в неё добавили риману – сок тропического фрукта, которым целители та-мери снимали головную боль и лечили от внутренних паразитов. Главное – в ней не чувствуется привкуса соли; всё остальное Нура готова простить.

– Ты чего не спишь, Веснушка?

Карп стоит на пороге, спросонья протирая лицо ладонью. Светлое пятно на фоне черноты – помятое, в наспех натянутой рубахе.

– Прости, что разбудила. – Шёпот Нуры звучит едва слышно.

– Да я сам поднялся. Зов природы как трубный глас… Ты тут ни при чём. Не пей эту гадость! – В два шага оказавшись рядом, он отнимает кружку. – Говорил же Сом: если захочешь чего – буди.

– А что это?

– Бражка. Ну, настойка. Погоди, я сейчас… – Он отворачивается, хлопая дверцей. Нура вздрагивает, боясь, что, разбуженные шумом, все братья окажутся здесь, но нет, следом за Карпом никто не выходит, а он зажигает фитилёк лампы и протягивает ей стакан – тот самый, что и Горчак накануне. – На вот. Из колодца.

На сей раз Нура пьёт залпом – прохладную чистую воду, которая кажется вкуснее всего на свете.

– Можно ещё?

– Не переборщи, а то булькать начнёт, – явно со знанием дела предостерегает Карп. – Ты голодная, да?