Мизерере

Он обернулся, чтобы посмотреть, как дела у Касдана. Армянин сидел на полу и, похоже, слушал музыку через наушники. Огоньки усилителя освещали его лицо. Он смахивал на старого агента Штази за прослушкой.

— Что вы там делаете?

Касдан нажал на «паузу».

— Тот израильтянин, с которым я встречался сегодня днем… Он дал мне одну запись. Допрос Ханса Вернера Хартманна, проведенный в сорок седьмом году в Берлине американским психиатром. Довольно поучительная штука. Даже пугающая.

— Поделитесь со мной? Мои идиотские кроссворды ничего не дали.

47

Касдан в перчатках переключил кнопки музыкального центра и вынул наушники. Нажал на «PLAY». Послышалось самое начало записи. Сперва только дыхание и покашливание. Поражал контраст между современным оборудованием Гетца и качеством звука.

Низкий голос произнес по-английски:

— Доктор Роберт У. Джексон, двенадцатое октября тысяча девятьсот сорок седьмого года, рядом со станцией метро «Onkel Toms Hutte».

Последовал стук передвигаемых стульев, шуршание бумаги. Затем снова раздался голос психиатра, на сей раз обращавшегося к своему собеседнику и задававшего обычные вопросы. Имя и фамилия. Место рождения. Адрес. Род занятий.

После продолжительного молчания Ханс Вернер Хартманн ответил по-английски. У него был поразительный голос. Гнусавый, скрипучий, отрывистый. Говорил он быстро, словно ему не терпелось покончить со всем этим. Новый контраст. Спокойный, низкий голос психиатра. Нервный, почти бесполый голос Хартманна. Немецкий акцент только подчеркивал его визгливую речь. Психиатр:

— У меня имеются заметки о проповедях, которые вы произносите на улицах Берлина. Некоторые из ваших высказываний довольно неожиданны. Например, высказали, что поражение немцев было справедливым. Что вы под этим подразумеваете?

Короткая пауза, словно кто-то перезаряжал автомат, затем быстрая, очередями, речь:

— Мы — первопроходцы. Предтечи. Нормально, чтобы нами пожертвовали.

— В каком смысле — первопроходцы?

— Военные годы были лишь первым шагом по пути закономерного и необходимого прогресса.

— Прогресса? Уничтожения сотен тысяч невинных людей?

Приглушенный звон. Возможно, на стол поставили стакан с водой. Продолжая слушать, Волокин схватил листки, которые дал Касдану израильтянин. Среди них была фотография Хартманна. Устрашающая внешность. Черные, глубоко посаженные глаза, высокие скулы, густые жесткие волосы. Эта похожая на череп голова очень подходила к пронзительному голосу.

— Вы видите все в неверном свете, господин Якобсон.

— Меня зовут Джексон.

— Вы уверены?

— Вы о чем?

— Я думал, что вы еврей.

— Почему?

Послышался короткий смешок Хартманна. Свистящий, как шипение змеи.

— Сам не знаю. Походка, манера держаться… У меня нюх на такие вещи.

— Хотите сказать, что у вас «нюх» на евреев?

— Не заблуждайтесь на мой счет. Я не антисемит. Пока они знают свое место и не портят чистоту нашей крови, они мне не мешают.

— В печах крематория они вам тоже не мешали?

Эти слова вырвались у психиатра. Его отвращение сквозило через помехи в записи. Помолчав, немец ответил:

— Вам не хватает хладнокровия, Якобсон. Простите… Джексон.

Снова повисла тишина. Врач продолжал ледяным тоном:

— Вы сказали, что я все вижу в неверном свете.

— Надо видеть весь замысел. Мы начали наше дело. Нам предстоит долгий путь.

— Что вы называете «делом»? Массовое уничтожение покоренных народов? Геноцид, возведенный в военную стратегию?

— Вы видите только внешнюю сторону. На самом деле это научный проект.

— В чем его суть?