Мизери

Так Света с Верочкой поменялись куклами и подружились. С того дня они стали видеться каждый день. Дети быстро привыкают к странностям друг друга. Через несколько дней болезнь Верочки уже не казалась Свете такой ужасной. Она просто не замечала мелькания Верочкиных рук, как не замечаем мы мелькания весеннего солнечного света, вырывающегося из–за быстро бегущих по небу облаков. Играть в куклы Верочка совсем не умела, ей было трудно раздевать и одевать куклу, но Свете самой давно уж надоело играть в дочки–матери, и она с удовольствием согласилась с подружкой, что интереснее всего «говорить». А говорить с Верочкой в самом деле было очень интересно.

Они гуляли вдоль канала и разговаривали. Верочку не увозили на дачу, потому что она ходила «на процедуры». Верочка вечером занималась математикой. Она не училась в школе, но с ней занимался папа.

— А у меня нет папы, — не преминула вставить Света, которой хотелось, разговаривая с бедной Верочкой, выглядеть несчастнее и жальче, чем была она в жизни.

(Так, кроме папы, у Светы не было: телевизора, собаки, своей комнаты и красивой синтетической резинки на волосы, но о резинке лучше было промолчать, потому что Верочка тут же подарила Свете резинку, и отказаться нельзя было и думать, так как бабушка стояла рядом, пожимая Светину руку.)

— Твой папа умер? — сочувственно заглядывая в глаза, спросила Верочка.

— Погиб на войне, — небрежно, но довольно строго ответила Света, и бабушка с удивлением взглянула на нее, сразу отведя взгляд.

Света с Верочкой «играли» очень хорошо. Скоро бабушка сочла возможным оставлять их ненадолго одних, заходя в магазин. В отсутствие бабушки Верочка говорила еще веселее, хотя быть более веселой, чем была эта больная Верочка, казалось немыслимым. Она еще громче смеялась и еще плавнее двигала руками, когда оставалась одна со Светой.

О болезни ее девочки никогда не разговаривали. Ее как будто не существовало. Только однажды, когда Света в отсутствие бабушки, забывшись, подобрала с земли палку и машинально провела ею по прутьям оградки, Верочка замолчала и совсем другим голосом спросила:

— Как тебе больше нравится: бегом или медленно?

— Это ерунда, — быстро ответила Света и бросила палку. — Ничего интересного!

— Хочу попробовать, — тихо сказала Верочка и наклонилась за палкой, но взять не смогла.

Тут, на счастье, подоспела бабушка, и Верочка стала опять невозможно веселой.

В следующую бабушкину отлучку Верочка уговорила Свету дать ей попробовать поиграть с палкой. Света вложила палку ей в руку, но палка не держалась, выпадала из судорожно сжимающейся кисти. Тогда Света сжала Верочкин кулак сама вокруг палки и так, не отпуская, пошла с Верочкой вдоль решетки набережной: сначала медленно, нога за ногу, потом побыстрее.

— Попробуем бегом, — попросила Верочка, — а то у меня выходит какой–то похоронный марш.

Попробовали бегом. Бежать рядом с Верочкой, держа ее рвущуюся в стороны руку и тяжелую палку, было очень трудно, но Света согласна была бегать до вечера, потому что… Потому что вдруг, только они обогнули, замедлив бег, пятую на их пути гранитную тумбу ограды и палка, глухо прошуршав, застучала равномерно по прутьям новой железной октавы, Света почувствовала, как Верочкина рука, до того вырывающаяся, непослушная, замерла и вытянулась правильной дугой, так что Света инстинктивно на мгновение разжала пальцы, но палка не выпала, отпущенная, а продолжала это очень длинное мгновение бить по прутьям решетки. Приблизилась шестая тумба, и Света крепко сжала руку, не давая палке упасть. Верочка тяжело дышала. Они перешли на шаг.

— Лучше бегать по решетке церковного сада, — сказала Верочка, испытующе глядя на Свету.

Света не была уверена, что Верочка почувствовала то же своей непослушной рукой, о чем не могла теперь не думать она.

— Там я могла бы бежать долго, — сказала Верочка.

Они договорились, что завтра попросят бабушку пойти гулять в сад.

Всю ночь Света не спала и мечтала, как она вылечит Верочку, как станет врачом и вылечит всех таких больных, и Верочка даже сможет стать балериной, ведь она очень хорошенькая…

Света ничего не рассказывала маме о новой дружбе, как будто Верочка и ее бабушка, все случившееся и все, что должно случиться, находилось не тут, не в Ленинграде, неподалеку от их двора, а за тридевять земель, на необитаемом острове, где не было никого, кроме них. Все то происходило не в обыкновенной жизни, где главной была мама, пакующая посуду в коробки и гнавшая Свету днем во двор, чтоб не мешала, а в новой — едва обитаемой, чувствовала та новая Света, которую — она знала в точности — выбрали старшей, и от этого сердце сжималось в страхе и надежде и хотелось плакать.

Назавтра они отправились в садик при церкви. Бабушка пошла в церковь, а Света с Верочкой приблизились к ограде, овалом огибающей садик, и схватились вдвоем за палку. Теперь это был ровный, хорошо оструганный обломок швабренной ручки, который нашла Света на помойке и отмыла утром щеткой. Он еще не просох и холодил пальцы.

— На старт, внимание, марш! — скомандовала Света, и они побежали.