Младенца на трон!

— Да полно, полно, — заулыбался Шереметев, — а то я не ведаю. Вам, бояре, меня пужаться без надобности, одно дело учиняем. Жаль, что в тот раз у вас не получилось, ну да ладно.

— Так что баба-то? — поинтересовался Лыков.

— Ну дык она ж при Петре мамкой была тут. Вот я и решил: велим-ка ей сказывать, мол, чудеса те она учинила. Да вон хоть с Ефимкой твоим сообща.

— Как так — она?

— Ну, а что там было-то? Глас да рисунок? Вот, дескать, она сама и начертала, аль упросила кого.

— А буквицы, иже над ним огнем горели? — хмуро спросил Мстиславский.

— Да были ль они? Ты в это веруешь? Угольком, поди, начертали Агафья с Васькой. Я их не видал.

В горнице повисла тишина, заговорщики обдумывали услышанное. Троекуров тяжело встал, подошел к окну и уставился на снег, белыми хлопьями падающий на двор.

— Нет, Федор Иваныч, пустое это, — покачал головой Лыков. — Дума велит ее расспросить, что она ответствовать станет? Почто ей чудеса сии снадобились?

Шереметев задумчиво почесал щеку. В лучах тусклого осеннего солнца блеснули перстни на его пухлых пальцах.

— Да, пожалуй, помыслить надобно.

Троекуров наконец оторвался от созерцания двора и шагнул к столу.

— А что, ежели на Пожарского свалить? — хитро подмигнул он. — Ведь у тебя, Федор Иваныч, кажись, тогда евонный стражник стоял?

— Верно, — кивнул Шереметев, силясь понять, к чему клонит собеседник.

— Ну, а кто ныне в государстве второй опосля царя?

— Пожарский.

— Во-от, — Мстиславский прищелкнул пальцами, — мы и станем баять, мол, князь ради этого и силился Петрушу на престол-то посадить. А для дела сего задействовал свово человечка, а тот Агафью-то и подбил.

— Как?

— Да почем мы ведаем, как? Баба ж, могет, жениться на ней обещался, аль еще чего.

— А ведь дельно сказываешь, батюшка, — вскинулся Лыков. — Теперича враз понятно стало, почто ей сие надобно. Ведь этого-то холопа царь как раз в дворянство и возводит. Корысть-то — вот она!

— Верно, толково придумано, — Шереметев радостно потер руки. — Вот только не постесняется ли Агафья сие удостоверить…

— Дык ты ж хозяин, сам и накажи. Коль твоя воля, как ей отказаться-то?

— Добро.

— А коли Дума дознавателя пришлет? — Мстиславский задумчиво поскреб бороду.

— Тогда придется по-иному решать, — с притворной грустью сказал Лыков. — Я так мыслю, неможно Агафье живой оставаться. Баба ведь, враз откроется. Придется, как слухи-то пустит, потравить ее.

Шереметев вздохнул, а Троекуров успокаивающе похлопал его по руке.

— Ниче, батюшка Федор Иваныч, ниче. Для дела великого и дюжины холопов не жалко.

* * *

После заутрени и завтрака, по установившейся традиции, Петр снова диктовал указы писарю. Тот тщательно записывал, но вдруг поднял голову.

— Ох, государь, запамятовал… Архимандрит Дионисий чернецов прислал. Стоят на Троицком подворье. Тимоха-то мой излечил его, так он рад-радешенек. Обещался иноков обучить да по всей земле разослать, дабы врачевали. И во всех твоих делах, сказывал, будет самым верным помощником. Уж больно он прочувствовался опосля беседы с тобой, царь-батюшка.

— Это он хорошо придумал, — обрадовался Петр. — Надобно ему пособить. Пиши-ка. Со всех монастырей по три толковых молодых чернеца на Москву прислать, дабы учились лекарскому делу. А как освоят, наказываю возвернуться и всем в уездах помогать да хворобы лечить. И в церквах велю быть хотя бы одному ученому человеку, иже читать, писать и считать могет, и человеку сему раз в две седмицы всех в том приходе обучать непременно.

Филимон записывал, высунув от усердия кончик языка. Но тут дверь отворилась, и с поклоном вошел Пожарский.

— А, князь… Гляжу, ты мрачный, случилось чего?

— На Москве неспокойно, батюшка, — Дмитрий Михайлович озабоченно покачал головой. — Сарынь гудит аки пчелы в улье. Дурные слухи друг дружке передают.

Писарь собрал грамотки в суму и направился к двери.

— Постой, Филимошк, могет, чего надобно будет, — окликнул его царь и снова повернулся к Пожарскому: — Об чем болтают?

Чернец вернулся за стол, а князь перекрестился и возмущенно сказал:

— Да срамота, государь, и повторять-то грешно. Сказывают, мол, никакой ты не посланник, а все чудеса, кои вкруг тебя учинялись, я-де велел сотворить Василию, дабы тебя на царство выбрали, а мне б при тебе пристроиться.

Петр с трудом удержался, чтоб не открыть рот от удивления.

— Фрр, гиль… И помыслить-то смешно.

— Оно конечно, да ведь молве-то остановиться не прикажешь. Люди слушают да верят.

— Ну и пущай себе болтают. Неужто ты, Дмитрий Михалыч, по такой малости прибег?

— Да ладно бы токмо смерды, так ведь и в храмах неспокойно. Митрополиты с архимандритами глаголют об твоем беззаконии. Мол, ты непонятно кем подкинутый, все чудеса твои ложны, а сам чаешь православие порушить и править в безбожии. Летом церковный собор, и, мыслю я, едва патриарха изберут, так он сразу супротив тебя и встанет.