Младенца на трон!

"Вот сволочь! Решился-таки! И как Охранная изба не углядела?!"

— Но на Москве полки стоят. Пущай сюда идут и оборонят нас.

— Троекуров, собака паршивая, теми полками верховодит. А он, батюшка, с Шереметевым заодно!

Теперь Петр всерьез испугался. Он затравленно взглянул снизу вверх на Шеина, словно ожидая, что тот сейчас рассмеется и скажет — прости, государь, это была шутка. Но в глазах воеводы не было и тени веселья, лишь бесконечная тревога.

Воздух разорвали тревожные звуки набата.

— Поспешать надо, царь-батюшка, — умоляюще произнес Шеин сквозь колокольный звон. — Стрельцами тебя окружим, авось успеешь проехать вон из Москвы.

Без стука распахнулась дверь, и в проеме показался взбудораженный Василий.

— Государь, в Китае бурление! А с Пожара войска входят!

Шеин яростно сжал кулаки.

— Замешкались, опоздали! Схоронись здесь, батюшка Петр Федорыч, в Теремном. А мы стеною пред дворцом встанем. Клянусь, все как один животы положим, но к тебе им прорваться не дадим!

Но Петр, благодарно взглянув на воеводу, покачал головой. Хватит, и так на его совести погибшие при Соляном бунте.

— Не хочу крови!

Он закрыл лицо руками, пытаясь сосредоточиться. Но Васька, истолковав его позу как жест отчаяния, бросился на колени.

— Государь! Изволь со мной на коня. Ты невелик, он нас двоих выдюжит. Сокрою тебя тряпицей какой, никто и не приметит. Из Москвы выедем, в Лавру подадимся!

— Пустое, — махнул рукой Шеин. — Коли они уж здесь, так никого не выпустят.

Между тем Петр очнулся от раздумий. Теперь на них смотрел хоть и совсем еще юный, но решительный царь.

— Что там алхимики? — спросил он Василия. — Пришли?

— Давно, царь-батюшка.

— Вот что, Михал Борисыч. Я буду на переднем дворе, там, где площадь огороженная. Ни об чем не тревожься. Коли даст Господь немного удачи своему посланнику, так все нынешнее к добру обернется. Вась, ступай за мной.

"Придется пробовать сразу, без испытаний. Ладно, кое-какой опыт у меня все же есть".

Шеин в недоумении смотрел, как Петр, ухватив за рукав верного стража, скрылся в своих покоях.

Приказав тем, кто прибыл под видом паломников, перекрыть Троицкие, Боровицкие и Тайницкие ворота, Шереметев и Троекуров провели полки через Пожар. Солдаты растеклись тремя бурными реками по Житничной, Никольской и Спасской, то и дело подгоняя друг друга:

— Скорее! Шибче! Шибче!

Привлеченные набатом, к Кремлю стекались посадские, хватали их за рукава и встревожено спрашивали:

— Чего? Чего случилось-то?

— Воротынский чает себе власть прибрать! — на бегу кричали ратники.

— Торопится, ирод, пока князь Пожарский не воротился!

— Царя-батюшку удавить замыслил!

— Айда с нами! Постоим за государя московского!

Торговцы, ремесленники, посадские бросали все дела и мчались следом, чтобы внести свою лепту в спасение юного самодержца.

Впереди всех скакали мятежные бояре, даже Шереметев ради такого случая вспомнил былое и взгромоздился на лошадь. Его трясло от волнения и предвкушения важных событий, которые — он был уверен — изменят жизнь. Как удачно Троекуров байку про Воротынского придумал! Вон, как войска-то воодушевились. Добраться бы до царских палат, найти цареныша — а там уж верные люди его порешат. Ну, а потом выбрать Мишку Романова — и вот оно, счастье! Филарет, запертый со времени церковного собора в Чудовом монастыре, такой услуги не забудет. И быть ему, Федору Ивановичу, пожизненным главой боярской думы.

Зорко поглядывая по сторонам и не встречая сопротивления, Шереметев двигался вперед и на ходу обдумывал, какие законы в первую очередь следует ввести. Уж конечно, вернуть исконное местничество, прогнать иноверцев с русской земли. А вот Охранная изба — это дельно, ее оставить, но служить она теперь будет новому государю. Пожарского — прочь, и с монастырей подати снять. Хотя они и не заслужили: как принесли на Собор Ризу, так церковники и ходят, словно блаженные, в бунтах участвовать не хотят, предатели! Ладно, припомнится вам это, негораздки монастырские!

Между тем набат смолк, а людские реки, растекшиеся по трем улочкам, выплеснулись на Соборную площадь. Здесь, перед Теремным дворцом, уже поджидали ряды стрельцов, ощетинившихся бердышами и пищалями.

Троекуров попытался выстроить полки, но не смог: ратники смешались с горожанами, да и места не хватало. И теперь толпа воинов, ремесленников, посадских, притормозившая в преддверии схватки, медленно приближалась к Красному крыльцу.

Воевода выехал вперед и, перекрикивая гул, громко потребовал:

— Пропустите нас!

От стрельцов отделился среднего роста боярин лет тридцати, в походной епанче и с саблей в руке. Он бесстрашно шагнул навстречу мятежникам и низким голосом, неожиданным для его комплекции, зарокотал:

— Иван Федорыч, ты ли? Почто тревожишь государев покой? Аль без рати во дворец войти не могешь? Дело у тебя к царю-батюшке? Так входи, не помешкав, да токмо без воинства!