Младшая Эдда

«Видение Гюльви» входит в состав «Младшей Эдды», очевидно, потому, что мифологические имена нужно было знать скальдам: эти имена широко использовались в специфической скальдической фразеологии, о которой подробно рассказывается в следующей части «Младшей Эдды» — «Языке поэзии». Однако в «Видении Гюльви» ничего не говорится о языке скальдов и сообщается намного больше того, что необходимо для понимания скальдической фразеологии или использования ее. Мифы рассказываются здесь явно как самоцель и притом с большим искусством. Эта часть «Младшей Эдды» имеет форму беседы между Гюльви — он скрывается под именем Ганглери — и тремя асами — Высоким, Равновысоким и Третьим, которые, отвечая на его вопросы, рассказывают ему о языческих богах. Живость этой беседе придает то, что и вопросы Ганглери, и его реплики по поводу услышанного характеризуют его как простодушного невежду, полного любопытства и наивно пораженного чудесными рассказами. В то же время в игре участвуют и его собеседники, на пример, когда они, как бы опасаясь, что они могут скомпрометировать своего бога в глазах пришельца, колеблются, рассказывать ли им о неудачах Тора.

Обрамление «Видения Гюльви», т. е. рассказ о самом Гюльви и его собеседниках, ставит перед исследователями «Младшей Эдды» самый трудный из вопросов, связанных с этим памятником, а именно вопрос о том, что думал сам Снорри о языческих богах, о которых он писал, или, более широко, что думали люди того времени о язычестве.

Решению этого вопроса мешает тенденция (уже давно распространившаяся среди исследователей древнеисландской литературы) непременно доказывать, что оригинальное на самом деле неоригинально, подлинное — не подлинно и т. д. Напротив, признавать, что оригинальное оригинально и т. д. считается обычно как-то неуместным в оригинальном ученом исследовании. Поэтому, в частности, много труда было затрачено на доказательство того, что языческие мифы, сохранившиеся в древнеисландской литературе, на самом деле не языческие и не мифы, что их сохранение в Исландии XIII в. свидетельствует о том, что они на самом деле там не сохранились, что вообще язычество в древне исландской литературе — это христианская пропаганда, и т. д. и т. п.

Вместе с тем установить, что люди древнеисландского общества думали о язычестве и христианстве, действительно очень трудно. В «Саге об исландцах» ничего не говорится, конечно, о том, что Снорри думал о язычестве или христианстве. Как уже говорилось выше, в этой саге рассказывается вообще только о распрях между людьми, но отнюдь не о том, что люди думали. Саги, которые рассказывают о языческой эпохе в Исландии или эпохе, когда христианство только что было принято (т. е. о X–XI вв.), хотя и отличаются несколько по манере от саг, которые рассказывают о XII–XIII вв., тоже интересуются только распрями, но отнюдь не тем, что люди думали о религии, языческой или христианской.

Трактовка того, как язычество и христианство соотносились в психологии людей древне исландского общества, нередко бывает настолько упрощенной, что кажется каким-то пережитком точки зрения христианских миссионеров: принятие христианства трактуется как превращение в своего рода «нового человека» или автоматическое изменение всей психологии человека, всех его представлений. Предполагается, что раз христианство — официальный культ, то и психология у людей должна быть «христианская». Но едва ли такая психология вообще существует. То, что известно, например, о вере в судьбу у исландцев как языческой, так и христианской эпохи, — вере, которая, как очевидно из саг, была общераспространенной и играла огромную роль в поведении людей, — говорит скорее о том, что введение нового официального культа не вызвало никакого изменения в особенностях психики, наиболее характерных для людей того времени.

Христианизация произошла в Исландии со всем не так, как в других европейских странах, и суть исландской христианизации не столько в том, что новый культ был принят в Исландии добровольно в результате компромисса на альтинге между язычниками и христианами и по этому язычество не было искоренено, сколько в том, что в Исландии тогда и не было силы, которая могла бы его искоренить, не было ни чего похожего на государственную власть и государственный аппарат, т. е. не было государства. Даже в эпоху Стурлунгов, т. е. на третий век после христианизации, ни церковь, которая теперь получила некоторое развитие как самостоятельная организация, ни крупные хёвдинги, которые тогда боролись между собою за власть, не образовали еще государства в собственном смысле слова. Поэтому у официального культа, т. е. христианства, не было особенно глубоких корней и в эту эпоху.