Младший брат

«Довожу до вашего сведения о том, что восьмого и девятого ноября тысяча девятьсот сорок первого года, в связи с болезнью уборщицы клуба шахты номер два имени Горького, помещение не отапливалось. В помещении были размещены сто шестьдесят восемь женщин и детей, членов семьи младшего и старшего комсостава РККА, эвакуированные из Тулы.

Руководство шахты номер два ни восьмого, ни девятого не приняло никаких мер к отоплению помещения и когда я, как начальник эвакопункта обратился к заведующему шахтой номер два, товарищу Баширову с требованием на основании решения, он не принял никаких мер к отоплению.

Мною и комендантом эвакопункта был составлен акт в том, что восьмого ноября тысяча девятьсот сорок первого года в два часа на станцию Караганда угольная прибыло два вагона с эвакуированными, бывшими работниками Тикалевской школы номер пять, Ленинградской области, в количестве шестьдесят четыре человека.

На предложение выгрузиться и занять помещение клуба первого отделения милиции города Караганды, товарищ Баширов ответил отказом и оставил всех прибывших на ночлег в вагонах, а выгрузку людей из вагонов произвел только на следующий день, девятого ноября тысяча девятьсот сорок первого года с восьми до двенадцати часов дня. Кроме того, из разговора с товарищем Башировым, я установил что последний имеет намерения использовать клуб шахты номер два, без моего согласия для размещения, прибывающих по эвакуации, шахтеров Донбасса и их семей, без соответствующей предварительной санобработки, против чего я категорически возражаю и прошу принять соответствующие меры воздействия на Баширова, дезорганизовывающего работу эвакопункта исполкома облсовета депутатов трудящихся.»

Приписал должность и фамилию в конце докладной.

–Так, товарищ Шарипов, чего-то у меня пальцы болят, давай я тебе продиктую, пиши.

–Слушаю.

–Начальнику станции Караганда угольная, товарищу Ермолаеву. В соответствии с указанием товарища Костенко прошу вагон, номер восемьсот шесть триста три, с эвакуированными, в количестве шестидесяти человек транспортировать в адрес Карлага НКВД, на станцию Карабас. Начальник эвакопункта, дальше сам знаешь. Написал, покажи?

Помощник протянул ему листок бумаги.

–Что ты тут написал, Шарипов, не разобрать, что за почерк у тебя? – Ворчал Багрянский, прекрасно понимая, что у него почерк не лучше.

–А зачем вы Яхину отпустили? Я, как она, красиво писать не могу.

–Как было не отпустить, вот она в заявлении черным по белому написала, так мол и так. Уезжаю в Петропавловск к родственникам, так как получаемой зарплаты мне не хватает, прожить семьей в зимнее время, ни топлива, ни овощных продуктов. Как же не отпустить, а?

–Жалко, а то теперь, вся писанина на нас.

–А что касаемо красивого почерка, я тебе сейчас покажу, – начальник эвакопункта начал рыться в одной из папок, перебирая листочки разной формы, – а, вот, нашёл. Смотри, Шарипов, какие завитушки и кренделя вокруг каждой буквы. Каков, а, товарищ Грибок? А ведь, не из интеллигентных, сын простого землепашца. Такую каллиграфию в музее показывать надо.

–Ойпырмай, ни одна машина так не напечатает, – зацокал языком Шарипов.

А потом, внимательно приглядевшись к начальнику, неуверенно предположил.

–Что-то вы, Николай Гаврилович, без настроения, это из-за старика этого Кузнецова, кажется?

–Да не в нем дело, – вздохнул Багрянский, – просто жизнь эта волчья, война эта. Ничего нет хуже войны, а как хорошо было в юности, я же родом из Уральска, места у нас красивые. И понятно, когда люди от пуль и гранат погибают, понимаешь, а когда вот так… От голода. И это я, ведь, на смерть их посылаю, баб и детишек, на голодную смерть, в никуда…

–Но вы ведь не виноваты, – начал запальчиво Шарипов, но Багрянский остановил его жестом.

–Вот, Шарипов, какие удобные слова. Нет, брат, виноват. Кто-то, ведь, виноват. И кто-то за это ответит. Потом. После войны. Сначала надо Гитлеру хвост прищемить.

В середине декабря ударили морозы. А через три дня к ним добавился ветер, сначала легкий. Мороз с ветром. В открытой степи. Что может быть хуже?

В юрту вошла Жамал-апа, плотно закрыла за собой дверь, подоткнув свисающий полог, чтобы не дуло.

–Ойпырмай, что за холод такой? Алла са?тасын, говорила же тебе, вырой землянку как другие сделали. Все же теплее, чем в юрте.

–Чтобы мы в ней как суслики жили? Это ж готовая могила. Вот когда собетски блас построит нам дома из камня, тогда и разберу эту юрту. А в землянке этой, я видел, ни повернуться, ни разогнуться. Одно слово, времянка. А юрта вечна.

–Нет ничего вечного, – ответила Жамал-апа, подкидывая хворост в пылающий огонь. Ожидать эти дома из камня не стоит, сколько лет уже бласты обещают их построить. Теперь война, завтра что-то ещё при…

Жамал-апа собиралась и дальше продолжить беседу с мужем, но вдруг запнулась на полуслове. Прожив с мужем долгую, полную забот, жизнь, Жамал-апа знала все его повадки наизусть. И теперь глядя, как он теребит свою бороду, что-то сквозь зубы напевая, нисколько не сомневалась: ее Тулпаш что-то задумал, о чем не решается ей сказать.