Млечный город

Келья отца Максима находилась на самом краю монастырской территории и представляла собой половину крохотного деревянного дома. По соседству жил садовник Елисей с двенадцатилетней дочерью Анютой. Жена Елисея погибла в автокатастрофе. Елисей после того горестного случая запил и сам чуть с жизнью не простился. Анюта росла, как сорная трава, вечно голодная, чумазая и вороватая. А что поделаешь – есть-то хочется. Как-то залезла она под Вербное воскресенье в церковную лавку, стащила толи крестик, толи колечко и бежать. Не тут-то было, поймали плутовку и к игумену поволокли. Истинно поволокли! Анютка орала, кусалась, как бесёнок, да только всё зря. Послали за отцом. А Елисей пьяный лежит на лавке, как мертвец. Лопнуло тогда у игумена терпение. Велел он соскрести Елисея с лавки и в подпол монастырский определить. К обеду другого дня проспался Елисей, открыл глаза и в ужас пришёл, заплакал. Почудилось ему, что помер он и узы каменные на себя принял. В тот день кормить Елисея игумен пришёл сам и долго с ним говорил. Уж, о чём говорил, того не узнать, да только остался Елисей в монастыре. А через год дали ему с Анютой пол домика, аккурат через стенку с отцом Максимом. Так из пустяшного Елисея вышел добрый садовник, а Анюта в школу пошла. Девочка-то оказалась смышлёная и кроткая. На сытый желудок прошла вся её разбойная прыть.

Отец Максим поднялся по ступенькам крылечка, отпер тяжёлую дверь и вошёл в дом. Единственная комната на его половине была чисто убрана и застелена свежим стираным бельём. В комнате было два окна, две кровати, два стула и стол. Напротив входа алел внушительный иконостас, собранный в основном из картонных печатных образов. Горела лампадка.

– Коли остаться со мной пожелаешь, вот твоя кровать, – сказал отец Максим и показал на дальний угол комнаты, – но знай, я – старый человек, храплю и до ветру по ночам частенько бегаю. А там, то ведро пустое оброню, то споткнуся обо что, в общем, шума от меня в достатке. Может, и лучше б тебе в монастырской гостинице остановиться.

– Мне лучше здесь, – ответил Николка, – при вас, дядя Максим.

– Ну тогда и первое правило запомни: дяди-тёти живут за забором, зови меня отец Максим. Если встретишь молодого монаха, обращайся – брат, к старшему – отец, отче. Уразумел?

– Ага.

– Тогда бросай вещи и пойдём в храм. Сейчас там наше место.

Через приоткрытые двери они едва протиснулись в притвор храма. Братия монастыря в полном составе уже стояла на молитве. Читал игумен. Николка притих за спиной отца Максима и стал, оглядываясь по сторонам, робко повторять молитвенные действия монахов. Молитва совершалась долго. С непривычки у молитвенного новобранца заныли ноги и отчаянно заколотило сердце. Ему не хватало воздуха. В конце концов лёгкое скольжение всего происходящего перешло в кружение головы. Он пошатнулся, неловко переступил по ногам рядом стоящих монахов и потерял сознание.

Очнулся Николка на постели в комнате отца Максима. Сквозь пелену приоткрытых глаз он разглядел склонившихся над ним незнакомых людей.

– Очнулся, – шепотком возвестил молоденький девичий голосок.

– Ну вот и слава Богу, – отозвался отец Максим, складывая и убирая в стол рукопись.

Огромный косматый мужик выпрямился и взял девочку за руку:

– Пойдём, Анюта, всё слава Богу.

Анюта, непрерывно оглядываясь, вышла вслед за отцом, и в горнице стало вновь тихо.

– Перепугал ты братию, – усмехнулся отец Максим, нарушая тишину, – что случилось?

– Не знаю. Всё закружилось вокруг: свечи, вагоны, облака…

– Ничего, обретёшь трезвую молитву – окрепнешь, научишься владеть собой. Верь мне, начальные силы у всех нас малы и суетливы. Хочется дерево целиком обнять, да рук не хватает!

– Отец Максим, объясните мне, почему люди верят в слова? Вот сегодня. Огромное количество молодых сильных мужчин стояли и молились, вместо того, чтобы мчаться туда, разгребать, вытаскивать, оказывать первую помощь? Просто быть рядом?..

– Хороший ты задал вопрос. Я так тебе отвечу. Туда, где жизнь соприкасается со смертью, а это именно место, о котором мы все сейчас говорим и думаем, можно прийти со стороны жизни и со стороны смерти. То, что ты предлагаешь, бежать, спасать, быть рядом – это истинно человеческая забота. И поверь, ею переполнены скорбные сердца монахов. Но монах – не человек в том смысле, который мы привычно вкладываем в это понятие. Это человек, отрекшийся от мира, отрекшийся ради общения с Богом. Это человек, который именно в Боге решает, если так можно сказать, все свои проблемы. Он видит мир сквозь призму Божественного решения. И это решение порой оказывается гораздо эффективнее мирского душевного трудолюбия. Тебе понятно, что я говорю?

– Да-да, отец Максим, я стараюсь, – Николка подсел к столу и не отрываясь стал всматриваться в лицо священника.

– Так вот. Молитва – это не схоластика перед иконой. Это огромный внутренний труд. Ты сегодня потерял сознание от духоты и внутренней слабости, а, случается, монахи теряют сознание от сердечного напряжения и «легчайшего» благодатного касания Божьего, выдержать которое не каждый в силах.