Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

— Кто знает, — смеялся он в ответ, — возможно, самые пронзительно-печальные строки классической поэзии вызваны всего лишь расстройством пищеварения у автора. Кстати, лично у меня с пищеварением все в порядке, и я намерен наведаться к дядюшке Сильвио. Составишь мне компанию?

И мы шли в харчевню, где он обыкновенно платил за меня, что, возможно, несколько охлаждало мой обличительный пыл — но не мою убежденность в собственной правоте.

Сам я, разумеется, придерживался иного стиля. Я принципиально не льстил заказчикам и не удовлетворял глупые и безвкусные капризы. О нет, я, конечно же, понимал, что человек, заказывающий свой портрет, желает увидеть себя в наиболее привлекательном виде, а не выставить напоказ все свои родимые пятна и бородавки. Но я подбирал выгодный ракурс, антураж, освещение и т. п., позволяющие, не греша против правды, в то же время максимально прикрыть недостатки и подчеркнуть достоинства. И если кто-то хотел, например, быть изображенным в античном обличии, я объяснял ему, что при его комплекции ему наилучшим образом подойдет роль Бахуса, а не Марса.

Увы, соглашались со мной не все. Почему-то посетители харчевни не поучают повара, как ему следует готовить блюдо, а больной не требует от медика поставить тот, а не иной диагноз — но всякий, а уж в особенности клиент, почитает себя разбирающимся в искусстве и имеющим право давать советы, а то и категорические предписания, художнику. Что ж — я еще готов был на уступки в мелочах, но не в вопросах принципиальных, предпочитая, скорее, отказаться от заказа, чем изобразить нечто, за что потом мне было бы стыдно. Винченто же этого стыда не просто не испытывал, а и вовсе не понимал.

Не хочу сказать, что мой подход вовсе не встречал признания. Нет, у меня были свои ценители, в том числе ставившие меня выше Винченто. Но — кто из нас двоих был более популярен, вы уже знаете.

И пусть бы еще он был бездарен! В этом случае, даже завоевав дешевую популярность среди лавочников и куртизанок, он, полагаю, все же не нанес бы особого вреда. Не смог бы смутить истинных ценителей и был бы забыт, возможно, еще при жизни. Вероятно, даже не получил бы известности за пределами Фиренты. Но в том-то и беда, что он был талантлив. И его талант в сочетании с его неразборчивостью, с его готовностью угождать самым низким и неразвитым вкусам образовывали злокачественную смесь, разъедающую искусство изнутри. Я уже знал, что не смогу его переубедить. Дело было даже не в деньгах — о, если бы только в них! — а в том, что он в принципе не понимал моей озабоченности. В этом его легкомыслии, с которым он относился ко всему, включая и собственный дар, и высокие идеалы. Он советовал мне «не быть таким серьезным» и со смехом говорил, что мне стоило пойти в монахи, а не в художники. А меж тем его слава все росла, выйдя за пределы не только Фиренты, но и, как выяснилось, всего полуострова…

Я узнал об этом в тот день, когда получил от него записку с приглашением зайти. Мы к этому времени уже довольно давно не общались. Нет, формальной ссоры не было — просто нараставшее отчуждение привело к тому, что я перестал заглядывать к нему, а он не звал (до того как-то всегда случалось, что я заходил к нему, а не наоборот; хотя, в самом деле, каморка, которую я снимал под жилье и студию, мало шла в сравнение с купленным им домом). Но вот уличный мальчишка принес мне эту записку; вздохнув, я вознаградил посыльного самой мелкой из имевшихся у меня монет и прочел, что Винченто непременно желает меня видеть, дабы объявить о неком важном событии. Злясь на него за то, что он, в своей вечной манере, не потрудился прямо написать, в чем дело, я тем не менее почти сразу отправился в путь, зная, что даже раздражение не сможет пересилить моего любопытства.

В доме у Винченто царил преизрядный беспорядок — что вообще было обычным для него состоянием, но в тот раз беспорядок был особенный, какой бывает либо сразу после, либо в преддверии переезда. Когда я вошел, Винченто стоял спиной ко мне, изучая содержимое платяного шкафа (давно ли его единственным нарядом были обноски, доставшиеся от старшего брата?)

— А, Родольфо. Вот и ты. Давно не виделись. Как поживаешь?

Я промычал нечто неопределенное, но он явно не интересовался моим ответом и сразу же перешел к занимавшей его теме:

— А вот я, представь себе, получил письмо от императора! — он кивнул на стол, где лежал открытый футляр и развернутый свиток.

— Вот как? От самого Людвига? — переспросил я тоном скорее ироничным, нежели восторженным.

— Ну, на самом деле от его секретаря, но это неважно. Приглашение-то исходит от него самого. Представь себе, он зовет меня в столицу!

— Зачем? — задал я не столь уж и глупый вопрос. Это ведь могло быть и каким-то разовым заказом, не так ли?