Млечный Путь, 2016 № 02 (17)

Винченто попал в ученики к Сабатини более необычным образом. Его отец, простой рыбак, пропахший своим ремеслом, и в мыслях не дерзнул бы приблизиться к дому уважаемого маэстро. Зато сын дерзнул не только приблизиться, но и разрисовать углем выбеленную заднюю стену дома — за каковым занятием его и застукал хозяин. Винченто не имел понятия, чей дом разукрашивает, и выбрал его лишь потому, что ему понравилась ровная, идеально белая стена. Он так увлекся, что не заметил приближения опасности; ухваченный за шиворот, он смиренно ожидал побоев, но хозяин, изучив рисунок, неожиданно спросил пленника, хочет ли он учиться на художника. Наказание, впрочем, все же последовало, но это были не побои: Винченто пришлось собственными руками уничтожить свое творение, восстановив безупречную белизну стены. Впрочем, он ведь и не надеялся, что рисунок останется там навечно. Что именно там было изображено, так и осталось известным лишь участникам этой сцены, но скабрезные домыслы на сей счет полагаю неуместными. Винченто, несмотря на свое низкое происхождение, пребывал в то время еще в совершенно невинном возрасте и если и употреблял порой кое-какие услышанные на улице слова, то сам не понимал их истинного значения.

Мы были ровесниками и быстро сдружились. Трое других учеников были старше; был еще один мальчик моложе нас, очень способный, но слабый здоровьем. Он умер следующей зимой.

Нам с Винченто нравилось учиться, хотя случалось, что я плакал от злости и бессилия, видя, что не могу изобразить какую-нибудь самую простую и естественную вещь, типа стакана с водой. Лоренцо верно разглядел во мне талант живописца — именно живописца, а не скульптора — но учиться мне приходилось с самых азов, да и мой друг, хотя и имел некоторую фору самоучки по части контурного рисунка углем или мелом, работе с тенью и светом, не говоря уже о красках, обучен совершенно не был. Так что, при всех наших задатках, прошло не так уж мало времени, прежде чем старшие ученики перестали смотреть на нас с чувством снисходительного превосходства, каковое уступило место завистливой ревности. Но сами мы — и я хочу это особенно подчеркнуть — были свободны от этого чувства по отношению друг к другу. Даже тогда, когда Лоренцо уже открыто признавал нас своими лучшими учениками и не уставал повторять, какой это удивительный случай, что среди его подопечных оказалось сразу два таких самородка. Обычно-де, если из общей массы учеников кто-то и выделяется столь заметно, то только один — и то это следует почитать за чрезвычайную удачу. Однако ни я, ни Винченто не стремились стать этим единственным, и если и критиковали работы друг друга, то с той же целью, с какой учитель критиковал нас самих — не с целью принизить, а с целью сделать еще лучше.

Сейчас, оглядываясь на свою долгую жизнь, я могу сказать, что это было если и не самое счастливое, то самое светлое и беззаботное ее время. Понимаете ли вы разницу? Счастлив воин, одержавший победу в трудной битве, и мало что сравнится с этим ощущением достигнутого триумфа; но светел и беззаботен тот, у кого вовсе нет надобности воевать. И даже когда Винченто первым из нас двоих получил настоящий заказ, это ничуть не омрачило моей беззаботности. Напротив, я искренне порадовался за друга, и мы отметили это событие совместной пирушкой на полученные от заказчика деньги (смехотворные с точки зрения нынешних цен на работы Великого Винченто, но по тем временам казавшиеся нам целым состоянием).

Вскоре я и сам получил заказ на портрет от одного торговца, но прежде, чем я его закончил, случилось прискорбное событие, обозначившее для меня конец беззаботной поры: наш учитель Лоренцо умер. Формально мы уже не числились его учениками, а были вполне самостоятельными, хотя и пока безвестными, молодыми художниками, и все же Лоренцо помогал нам делать первые шаги, в том числе и рекомендуя нас потенциальным клиентам. Но даже не это практическое обстоятельство повергло меня в скорбь куда более глубокую, нежели известие о смерти моего собственного отца, полученное мною почти десять лет спустя за сотни миль от Фиренты. Отец дал мне жизнь и не более чем, заплатив за это лишь минутой плотского удовольствия; но лишь Лоренцо наполнил ее смыслом, сделав из меня художника.