Млечный путь

— Нет, нет, что ты, Валдис! — поспешила успокоить его Нурания.

— Вот и зима пришла, — сказал старый латыш с какой-то пронзительной печалью в голосе.

— Да, — ответила Нурания. — Зима...

— В прошлом году, как раз в эту пору, Ингу свою похоронил... Собрался было сегодня на ее могилу съездить, Марта не отпустила. Помяни, говорит, здесь и сунула, как нищему, вот эту склянку... Прости меня, старого дурака, Инга моя... — Валдис опустил голову, украдкой вытер глаза и, прошептав «Езус, Мария...», перекрестился наспех. — Эхма! — выдохнул, опорожнив маленькую бутылку, и, жалкий, пришибленный, ушел к себе.

Впервые с острой жалостью подумала Нурания об этом человеке. Поглощенная собственным горем, она, можно сказать, понимала его состояние, но сочувствия к нему особого не питала. А ведь он тоже тоскует по родине, тяготится этой унылой жизнью на чужбине. Значит?.. Да, да, зреющая в душе Нурании решимость должна быть близка и ему! Похолодев от этой мысли, она подумала, что при первом же удобном случае поговорит с ним...

Наконец свиней увезли куда-то на убой, оставив на расплод всего пять маток и молодого хряка. Нурании стало чуть легче, хотя каждодневные хлопоты мало в чем поубавились. Казалось, усадьба Марты для того и создана, чтобы отнимать у человека последние силы. Нурания целыми днями вертелась как белка в колесе. Уборка в двухэтажном большом доме, дойка коров, уход за оставшимися свиньями — все было на ней.

За черной, ни на день не прекращающейся работой она и не заметила, как пошла на убыль зима. Оглянулась вокруг и вздохнула с облегчением: рыхлый неглубокий снег осел и потемнел, с крыш падала звонкая капель, временами моросил дождь. Так подают о себе весть недалекие теперь уже теплые дни. Увидит ли Нурания веселый ручеек, бегущий с покатого холма, заметит ли первый зеленый росток на проталине или стаю спешащих на север птиц — как начинало учащеннее биться ее сердце. В какой бы глухой, беспросветной тоске она ни пребывала, как бы временами ни металось сознание между жизнью и смертью, уже не было тупого равнодушия к окружающему миру. С приходом весны ожило неясное ожидание чего-то нового — манящего и опасного.

Непредвиденный случай подхлестнул эти тревожные ожидания.

Было начало апреля. По здешним меркам, почти уже лето. Марта велела открыть во всем доме окна, проветрить комнаты. Началась большая уборка.

Нурания мыла полы в гостиной, и вдруг в спальне, где всегда убиралась сама хозяйка, заговорило радио. Обычно она не обращала на него внимания, подсознательно боялась хвастливых, с истеричным визгом и выкриками, передач о победах немецких войск. Но на этот раз уловила, что в голосе диктора нет бодряческих ноток и часто повторяется слово «Москау» — Москва.

«Москау, Москау», — твердило радио, и в этом торопливом повторении слышалось какое-то беспокойство, скрытое волнение. Выпрямившись и держа половую тряпку в руках, Нурания прислушалась повнимательнее. Не все она поняла из этой скороговорки немецкой речи, но все же уловила: после тяжелых и затяжных боев под Москвой германская армия была вынуждена отступить.

Как же так? Ведь, по рассказам Валдиса, который хоть изредка читал газеты, да пьяной болтовне Генриха и кривого жандарма, она знала другое: немцы давным-давно, еще в прошлом году, заняли Москву. Значит, неправду говорили? И по радио, и в газетах было сплошное вранье? Выходит, Москва на месте! Красная Армия не побеждена!

Нурания прислонилась к стене, не замечая, что слезы сами собой текут из глаз. Она еще не успела подумать, чем и как отзовется все это на ее собственной судьбе. Да и не в этом дело. Москва не сдалась! Верно говорила Мария: нет на свете силы, способной победить нашу страну!

Радио замолчало на миг, и тут же ударил оглушительный, бравурный марш. А Нурания все не могла опомниться от услышанного и плакала. Она не заметила, как вошла Марта, и вздрогнула от ее истерического визга:

— Швайн! Грязная рабыня! Радио слушаешь, мерзавка? Радуешься? — От пинка отлетело прочь и опрокинулось ведро с водой, покатилась по мокрому полу железная кружка. Не переставая кричать, Марта вцепилась руками в плечо Нурании, стала трясти ее. — Рановато радуешься! Наши отступили только для того, чтобы выпрямить линию фронта. Так объяснил фюрер! Знай, конец ваш близок! Москву сотрут с лица земли, как и всю вашу дикую и холодную страну. Запомни это!.. Дикари! Рабы! Капут вам!.. — бесновалась Марта.

Впервые Нурания не испытывала перед хозяйкой ни малейшего страха. Правда, и раньше избегала ее скорее из чувства омерзения, чем боязни. Но такого, как сейчас, ощущения своей внутренней свободы, может, и морального превосходства у нее еще не было.

— Мой сама свои полы! — неожиданно для себя выпалила она и, вырвавшись из цепких рук Марты, выскочила из комнаты.