Млечный путь

— «О моей ли догадался тоске или сам затосковал по мне?»

Третья вовсе прижалась к нему высокой грудью, погладила по лицу:

— Нет, нет, ко мне пришел, ко мне! Не отдам.

Растерялся Мансур. Начнет сердиться — еще больше на смех поднимут. Принять эту игру, бросить пару шуток — настроение не то. А девушки затеяли возню и так расшалились, тормоша и вырывая его друг у друга, что он уже не знал, как освободиться из их цепких рук. И тут раздался чей-то голос:

— Боже мой! Что тут происходит?

— Директор идет! — шепнула одна из официанток, и все метнулись в сторону.

Перед покрасневшим до ушей Мансуром остановилась дородная красивая женщина лет сорока.

— Ну, чего замолчали? — спросила она девушек.

— Гашуру спрашивает, — ответила одна, смеясь. — Разве мы не заменим ее?!

— Конечно, — подхватила другая, поигрывая плечами и поглаживая груди, — поискать таких!

— Сгиньте с глаз, бесстыдницы! — топнула ногой директриса, и те, притворно вздыхая, выписывая ногами и станом немыслимые пируэты, удалились за перегородку. Проводив их взглядом, женщина расхохоталась: — Ну, вертихвостки!.. А вы кем Гашуре доводитесь?

— Из одного села мы. Мать ее просила проведать, — ответил Мансур.

— А девушки разве не сказали? Болеет Гашура. Сходи, сходи! — Она перешла на «ты». — Проведай, поговори. Может, тебя послушается, ведь она тоже фронтовик. Солдат солдата легче поймет, не так ли? Не то как бы работы не лишилась...

— Но ведь, говорите, болеет! Как же...

— Сам увидишь. Адрес-то знаешь ли? — прервала она его. — А девушек не осуждай. Не мне тебе объяснять, где остались лежать их женихи... И с Гашурой говори осторожно, не обижай ее...

За перегородкой одна из официанток громко зарыдала, другие нестройными жалобными голосами затянули песню.

Со смешанным чувством недоумения и жалости к девушкам Мансур вышел из ресторана. Он спешил. Если Гашура больна серьезно, надо как-то помочь ей. Настораживал мимолетный намек директора, что Гашура может остаться без работы. Почему?

Училась Гашура двумя классами ниже Мансура, после седьмого класса школу бросила, начала работать в колхозе. Другого выхода у нее не было: в сорок с небольшим лет отец ее умер от сердечного приступа и мать осталась с целой кучей детей, мал мала меньше, да все девочки, а Гашура старшая среди них. Кому, как не ей, помогать матери по дому и тянуть за собой младшеньких?

В год, когда Мансур уходил в армию, она еще едва достигла шестнадцати лет, была застенчивой и неприметной замарашкой, тихой, бессловесной хлопотуньей. Подросла уже в войну, и стукнуло ей в голову: «Из нашей семьи тоже кто-то должен воевать. Перед людьми стыдно!» Долго она донимала офицеров из военкомата и добилась своего. Мать тоже не противилась святому порыву дочери. Сказала: «Иди, дитя мое, не могу я тебя за подол держать, когда страна кровью истекает...» Малограмотная, задавленная нуждой и горем труженица, она поднялась выше своей беды: отдала войне единственную свою помощницу и опору.

Гашура попала в школу снайперов, расположенную недалеко от городка Щелково под Москвой, воевала, заслужила награды. После ранения и госпиталя ее направили в авиационную часть, где она была официанткой в офицерской столовой...

Историю Гашуры он узнал еще в Венгрии по письмам из аула и страшно удивился, что этой тихоне и трусихе, боявшейся даже соседского гусака, хватило решимости уйти на фронт. Не зря, значит, говорится: время лепит человека по своему образу и подобию. Встретиться с такой девушкой, тем более — соседкой, было бы интересно, но Мансур шел к ней нехотя, не по зову сердца, а почти что по принуждению. Может, и повернул бы обратно, только вот болезнь ее...

В ауле ничего худого о ней Мансур не слышал, тут он грешить не станет. Напротив, каждый поминал ее добрым словом: как же, мол, наша, куштиряковская! Это уже здесь, в госпитале, Хайдар сболтнул про нее несуразное, хотя он ли виноват? Да и врать ему было незачем.

Оказывается, Гашура раза два навещала его в госпитале. «Ну, брат, дела! Была как щупленький воробышек, ни рожи ни кожи, а теперь, поверишь ли, такая краля наша Гашура!» — рассказывал Хайдар. Он-то человек бесхитростный, возьми да скажи ей это в глаза. Та в ответ: «Ну, коль так нравлюсь, зайди ко мне, как выпишешься. Не пожалеешь!» — «Видишь ли, — говорит ей Хайдар, — рад бы зайти, только я в ауле уже приглядел себе другую. Не такая, как ты, шибко красивая, но сойдет... хромому-то». — «А ты не бойся, я только свою долю возьму, ей тоже останется, — хохочет Гашура. — Если, конечно, кроме ноги еще чего тебе не оттяпали!..»

Вот этот рассказ Хайдара и отбивал у Мансура охоту свидеться с ней. Но делать нечего, надо идти ради ее матери. Он вдруг представил Гашуру тяжело больной, беспомощной и ускорил шаг. Да и солнце уже давно перевалило за полдень. До поезда остается чуть больше двух часов, надо спешить.

Гашура была на ногах. Не сразу признала односельчанина, а как пригляделась и узнала, бросилась ему на шею.