Млечный путь

— Ты — власть, тебе и решать, — улыбнулся Мансур, хотя единственным его желанием было схватить этого индюка за шиворот и шмякнуть лбом об стол. — Позвони в то... другое место.

Председатель все пыхтел и важничал, оглядывая его с ног до головы, и вдруг признался:

— Там уже известно, что ты приехал, но не знают, с какой целью... Давай договоримся: ты иди, посиди у крыльца на скамейке, а я позвоню по телефону... Учти, делаю это исключительно как фронтовик ради фронтовика. За это по головке не погладят!

Через полчаса председатель сам вышел к нему, улыбнулся широко, отбросив давешнюю важность:

— Ну что же, Кутушев, там согласны, если здесь же, у меня значит, оформишь брак... Да и с меня снимешь этот груз. А то перед людьми стыдно.

— Ну, спасибо, друг! — позабыв о своем желании схватить его за шиворот, Мансур сердечно пожал ему руку.

— Ну, пошли тогда к Нурании! Хочу поздравить ее и заодно... это... извиниться. Не по своей воле беспокоил, честно говорю, — заторопился председатель.

Но Нурании не было дома. Как ушла рано утром в соседний аул в аптеку за лекарствами, так и не вернулась. Поговорить с ней Мансуру довелось уже вечером.

После ужина Залифа сказала ей:

— Иди, Нурания, покажи гостю нашу речку. Погуляйте, а за скотиной я сама присмотрю.

Нурания согласилась без охоты и, еще не доходя до берега, вдруг резко остановилась:

— Не надо, Мансур, пойдем обратно. У дома посидим, на скамейке.

— Как хочешь... Но здесь же так красиво, — возразил было он, но она поежилась, как от озноба, и повернула назад.

— Я воды боюсь, — ответила тихим оправдывающимся голосом. — Особенно речной, текучей воды...

— Почему ты не ответила на мои письма? — спросил Мансур.

— Обещания такого не давала. Кажется, о себе я тебе немного рассказала тогда. Должен понимать, не до писем мне.

— Знаю! — горячо заговорил он. — Я готов твое горе на себя взять и приехал за тобой. Нет мне жизни без тебя!

Она отдернула руку, которую схватил Мансур, отодвинулась от него на конец скамейки, ответила с неприязнью:

— Мало тебе девушек, если жениться надумал...

— Никого мне не надо, только о тебе думаю!

— Ошибаешься, наверное. Два года прошло, как увиделись мельком и разошлись.

— Так ведь не сразу домой отпустили! — с жаром воскликнул он, не зная, как, какими словами убедить ее в своей искренности. — Из дома написал еще одно письмо, ты опять не ответила. Потом начал работать, ну и болезнь, конечно. Больница...

Нурания вздохнула глубоко, помолчала, словно прислушиваясь к своим мыслям. А когда заговорила снова, голос потеплел. Она даже погладила ему руку.

— Вижу, Мансур, чувствую, душа у тебя добрая. И, наверное, человек ты честный. Но как мне забыть Зарифа? Своих сыновей?.. Зачем тебе жена, отучившаяся улыбаться? Ты еще молод, найдешь свое счастье...

— Нет! — вскочил он с места, снова сел, страдая от того, что не находит самых нужных, самых убедительных слов. — Если бы я думал о других, то разве приехал бы к тебе? Решайся, Нурания, судьба моя в твоих руках. А ты вручи свою мне.

— Да ты из жалости ко мне говоришь.

— Люблю я тебя, Нурания!..

До позднего вечера продолжалось это препирательство. Он уже исчерпал все доводы, оба устали, но ему казалось, что вот он найдет то единственное слово, самое веское, неотразимое доказательство, которое сломит ее сопротивление. Нет, все тщетно. Слова сказаны, доказательства отбиты, крепость не сдалась.

На второй день все повторилось снова, и Мансура охватило уныние. Ни вмешательство простодушной Залифы, ни приход повеселевшего председателя сельсовета не помогли. Безнадежно махнув рукой, Мансур собрался в обратную дорогу.

Ранним утром, еще до солнца, он попрощался с хозяевами дома, где проводил ночи, и остановился у ворот, поджидая Залифу, выгонявшую скотину на улицу.

— Уезжаешь? — вздохнула она и прикусила губы. — Если есть на свете аллах, ему известно, я не отговаривала Нуранию, а наоборот, твою сторону держала. Что делать, насильно люб не будешь. Любовью не человек, а небо правит. Остынешь, забудешь понемногу.

Мансур горестно склонил голову.

— Не смогу забыть, енге, — проговорил тихо.

— Не обессудь нас, Мансур. И на Нуранию не уноси обиду, тяжко ей... Понравился ты мне, хорошим человеком оказался. Желаю счастья... — проговорила Залифа и зарыдала, приникнув лицом к калитке.

Нурания еще с вечера дала понять, что разговор окончен, и попрощалась. Тревожить ее опять Мансур не решился. Опустив голову, побрел по улице.

Выйдя за околицу, он прошел километра два по обочине дороги и бросился на влажную от росы, примятую траву. Было непостижимо упорное нежелание Нурании стряхнуть сковавшие все ее существо скорбь и безразличие к окружающему миру, к осмысленной, активной жизни. Умом он понимал ее: она целиком во власти воспоминаний, кроме неизбывного горя, пережитых, но не забытых страданий, ничего для нее нет на свете; но он не хотел мириться с ее глухим, чуть ли не враждебным ко всему равнодушием.