Млечный Путь

Околович отвернул от живота лохмотья своей одежды и провел рукой по рубашке. В подкладке ворота, там, где рубашка застегивалась, кромка в одном месте была не прошита, а лишь приметана. Он засунул туда палец и стал искать. Партизан ждал. Околович осторожно вынул плотно скатанную бумажку, развернул ее, посмотрел и подал партизану. Тот молча начал читать. Это было удостоверение Несвижского райсовета в том, что Люциан Околович — крестьянин Рымашовских хуторов, Несвижского района, Барановичской области. И штамп, и печать, и подписи — все было в порядке, и нельзя было догадаться, что делался этот документ не в Несвиже, а где-то в Германии. Прочитав бумажку, партизан недоверчиво взглянул на Околовича и, не возвращая удостоверения, сказал:

— Значит, ты туда идешь?

— Туда.

— А дорогу ты знаешь?

Почувствовав опасность, Околович стал объяснять:

— Мне на Московско-Варшавское шоссе надо выбиться, а там я уже знаю.

— А там как?

— А там как?! После Слуцка через Селичские кресты, Лядные, Гулевичи, Пилиповичи и километров сорок не доходя до Синявки…

— Так это же тебе крюк будет, — допрашивал партизан, пристально следя за Околовичем.

— Так можно иначе, — спохватился Околович. — Все же я, видно, пойду от Гулевич на Тимковичи, на Пузово…

— Постой, а еще?

— По шоссе до Слуцка, а там с шоссе сойти совсем и трактом до Несвижа, а там, не входя в город, пройти через Новое Место и у городских ворот сразу налево к Мурованке…

— Постой, постой, разговорился! Оружие у тебя какое?

— Пистолет без патронов…

— Ну что ж, пожалуй, иди…

Околович воспрянул духом. Свое положение в жизни он представлял примерно так: «Добраться туда, ждать, притаиться… Служить кому угодно, любой власти, лишь бы она утвердилась надолго. Отслужил положенные часы, а там в свою конуру, и хоть в носу ковыряй…»

Вдруг партизан насторожился. У Околовича на груди из ворота рубашки, откуда он вынул фальшивку, торчал какой-то лоскут. Заподозрив неладное, партизан возобновил допрос:

— А с какой ты операции идешь?

— Ну… с операции.

— Откуда?

— Из Лядского имения.

— А что ты там делал?

— Как что делал?

— Ну-ка, дай сюда. Что это у тебя там?

Околович в смятении схватился за ворот рубашки.

Партизан поднял винтовку.

— С какой операции?

— Я убил Поливодского.

— Ты?

— Я.

— Кто тебе дал задание? Почему тебя прислали черт знает откуда и так далеко назад?! Тут же совсем другой район!

Партизан, наблюдая за Околовичем, заметил, как он смял торчавший лоскут, и делая вид, что вытирает ладонью нос, сунул его в рот и уже комкает зубами и языком. Вот-вот проглотит.

— Выплюнь! — закричал партизан, направив на него винтовку.

Околович плюнул. Партизан схватил смоченный слюной комок и растянул его в пальцах. На полоске батиста было что-то напечатано мелкими буквами по-немецки.

— Я убил Поливодского, — глухо, как из-под земли, сказал Околович, пятясь в кусты.

— Знаю, без тебя знаю. Ночью прикончили гада… — прохрипел партизан и выстрелил, Околович упал замертво.

С той поры и этот уголок, где в зарослях на опушке леса лежал убитый Околович, и то имение, откуда на третий день после спешных допросов и обследований вывезли на кладбище Поливодского, и все окрестные дороги стали часто оглашаться трескотней мотоциклов, гудением грузовиков, скрежетом немецких танков и танкеток. Каждую легковую машину охраняла танкетка, если же в машине сидело особо важное лицо, ее сопровождал танк, а то и два — спереди и сзади. Начали появляться и орудовать здесь большие карательные соединения. Автоматчики на грузовиках ежедневно колесили по дорогам. А по грунтовому тракту, пролегавшему здесь, время от времени проходили танки. Возможно, эти меры принимались не столько для защиты немецких завоеваний, сколько для того, чтобы запугать население. Танки, по одному, а то и больше, вторгались и в соседние районы. Смерть Поливодского посеяла тревогу и там. Гитлеровские начальники лишь по неотложным делам выезжали со своих мест и не иначе, как под охраной подчиненного им воинства. В народе же о похоронах Поливодского говорили так: привезли, швырнули гроб в яму, засыпали, и хоть бы одна живая душа, только полицаи да двое немецких солдат. Ни слезы, ни вздоха. И вспомнили старую пословицу, но уже в новом звучании: «Служил немцу, как пес, а он ему шиш поднес».