Млечный Путь

Лизавета заперла дверь и снова ушла. Огородами и садами она вышла на тропинку через луг к торфяному болоту и холмистым полям. Уже и та деревня, в которой она ночевала, осталась позади. Полевой дорогой она направлялась туда, где пролегал большак. Дорога поднялась на крутую возвышенность. Подавленная, встревоженная, Лизавета оглянулась и увидела с высоты, как над поселком, где стояла отцовская хата, взметнулся столб дыма и пламени и начал быстро расползаться вширь. Лизавета пошла дальше и через некоторое время снова оглянулась. Огонь бушевал вовсю. На дороге запахло дымом и горелым деревом.

Торопливо добежав до большака, Лизавета остановилась в печальном раздумье, посмотрела на залитые солнцем просторы и зарыдала. Она пошла обратно на запад, туда, откуда с надеждой рвалась в отчий дом.

До самой ночи, и всю ночь, и половину следующего дня шла Лизавета, она уже шла по другому тракту, унося с собой горькую тоску свою. Так добралась она до малого перекрестка и очутилась в лесу. Ее обогнала небольшая колонна немецких танков. Танки следовали один за другим на значительном расстоянии. Она переждала их все, укрывшись за деревом. Железный гул уже утихал в отдалении. Она снова тронулась в путь, твердо решив искать отца там, где прошло ее детство. Она и верила и сомневалась. Она шла смело, но гул почему-то не прекращался. Видимо, все эти самые танки впереди. Вдруг что-то сзади заскрежетало и звякнуло. Она вздрогнула. Посреди дороги стоял танк. Оттуда выскочил танкист и махнул ей рукой. Сердце у нее упало. Танкист направился прямо к ней. Улыбнувшись, взял ее за локоть и потащил за собой. Он подвел ее к танку и, указывая на люк, предложил войти. Лизавета не двигалась. Он взобрался наверх, поднял ее и втолкнул в танк. Там был еще один немец. Тотчас же влез и первый. Танк отправился дальше. Она сидела между двух немцев, как в тисках. Кроме боевого снаряжения в танке был целый гардероб — узлы с женской одеждой и обувью.

Вскоре танк остановился. Танкисты заговорили между собой быстро и бурно. Похоже было, что они ссорятся. Наконец один из них вылез из танка, а второй посидел, помолчал, не то соображая, не то прислушиваясь, и потянул Лизавету к себе. Она пыталась отшатнуться, но немец держал ее крепко. Лицо его раздулось, и острый кадык выпятился из расстегнутого мундира. Она задергалась и коснулась ртом его горла. Немец повернул шею. Она рванулась и, впилась в горло зубами. Она судорожно сжимала зубы и, вне себя от страха, отводила руки, отталкивавшие ее. Сердце ее бешено билось. Насильник захрапел, и на нее брызнула кровь.

— Э, э, Генрих! — где-то за танком послышался голос второго немца. Лизавета опомнилась и, вытянув из-под мертвого тела какую-то женскую кофту, машинально вытерла ею лицо.

Из отверстия сверху сочился бледный свет. В углу в патронном ящике она заметила три боевых гранаты. Трясущимися, ослабевшими руками она вынула их и, готовая ко всему, положила около себя.

— Генрих, скорее! — еще раз крикнул немец снаружи, подождал немного и отошел, насвистывая.

Онемев от ужаса, Лизавета вылезла из танка и посмотрела в сторону немца. Он стоял за дорогой и очищал рукав от присохшей грязи. Он сразу же увидел ее, заворчал и, показывая пальцами на грудь, поманил к себе. Пряча гранаты, она направилась в лес. Немец заорал, подбежал к танку и заглянул внутрь. Смертельно бледная, в порыве отчаяния она швырнула гранату ему под ноги. И, когда пришла в себя, увидела осыпанный землей танк, яму перед ним, а через дорогу в траве оторванную руку немца. Она швырнула под танк оставшиеся две гранаты. Танк поднялся на ребро и врезался наискось в землю. Задняя стенка его, объятая пламенем, горела недолго. Так он и застрял в лесу обезображенным железным чудовищем.

Дальше, как можно дальше от этого страшного места! Лизавета не шла, а почти бежала. Она прошла мимо большой березы с первыми желтыми листьями и скрылась среди деревьев.

После взрыва танка здесь все снова заглохло на долгое время. И только когда в соседнем округе Околович убил Поливодского, в этих местах опять начали проходить немецкие танки. Береза тогда стояла уже совсем голая, и земля под ней начинала промерзать. Однажды в ту пору появился здесь Густав Шредер-старший. Вид у него был и странный, и жуткий. Это новое путешествие немца было вынужденным и окончилось печально.

Перебродский концлагерь опустел больше чем наполовину к тому времени, когда жена Сымона Ракутько, причитая и заливаясь слезами, стала рассказывать о своем горе, а Лиза Лукашевич, преодолевая болезнь, днем и ночью сидела у столба на песке, вперив в пространство взгляд, способный разжалобить каждого. Много людей из лагеря немцы отправили на работу. Ночи были уже долгие и холодные, но днем еще грело солнце и под ним увядал и пылился истоптанный подорожник на тропе, ведущей в загон.