Млечный Путь

Но не эта хата привлекла внимание Коли, а другая, совсем маленькая и старая. Она стояла на отшибе, приткнувшись к самому лесу, — можно сказать, почти в лесу. Ее отделяла от леса только узкая, в один след, дорожка, устланная сосновой да еловой хвоей, с выбившимися на поверхность корнями придорожных деревьев. Здесь такие дороги называют хозяйскими — только для себя, для хозяина. Кряжистое старое дерево словно подпирало хату и нависало ветвями над самой дорогой; кора его снизу была ободрана осями проезжавших телег. Хата догнивала и сыпалась. Построена она была совсем уж по старинке: соломенная стреха с толстым козырьком над передней стеной и «фронтон» не из вертикальной шелевки внахлестку, а из лежачей полуторки, давно источенной шашелем. Солома на стрехе взялась дерном под зеленым слоем сбитого мха и упорно противилась дождю и ветру. Завалинка была низкая, как и изгородь из продольных жердей, кое-где окоренных и еще здоровых. Хлевушок из горбыля и сенной сарайчик с покосившимися стенами чудом держались на старых стояках. Под двумя окнами, обращенными во двор, пряслом был выгорожен уголок на рассаду, лук и, возможно, цветы; на этом заборчике, по всем приметам, долго ночевали куры. То ли хозяин был нерадив по натуре, то ли еще что, но все вокруг свидетельствовало, что жили тут как бы временно, без основательности.

Да что гадать, скажем прямо: знавал этот уголок лучшие дни, однако очень давно, когда хата только построилась и была предметом гордости для того, кто ее строил. А был это тогдашний панский батрак, и размахнулся он смело: два окна во двор и одно на улицу. А главное — свой угол. Фамилия батрака была Крамаревич. Уже совсем стариком дожил он до революции и умер в этой своей хате, оставив трех сыновей, женатых и с детьми. Двое успели взять землю и перешли на жительство в панское имение. А третий сын Крамаревича, самый младший, остался в отчем доме. Схоронив отца, он жил-поживал тут и растил единственного сына, которому в то время было лет десять. Хлопца звали Антоном, и ко времени, когда умер отец, он был уже зрелым мужчиной. Таким образом, ему надо было начинать самостоятельную жизнь с запозданием, ибо хозяйство до самой своей кончины вел отец, а сам он предпочел службу на железной дороге: хотел как-то поставить на ноги троих своих детей, родившихся в первые три года после его женитьбы. Жена вечно болела, и с детьми хватало хлопот. А у него была мечта: поставить хорошую — просторную и удобную — хату. Это требовало больших трудов и затрат. С женой они порешили так: она будет растить детей и жить в старой дедовской хате, а он — служить и копить деньги. Всё ради осуществления мечты. Одному ему с болезненной женой и малыми детьми поднять строительство было трудно, он лез из кожи и ждал, ждал. Шло время, дети подросли, в кубышке набралась изрядная сумма, и жена, похоже, выровнялась здоровьем: изо дня в день работала в колхозе и хоть бы что. Есть такие хвори, что с годами проходят без следа. Дети у них были: густоволосая Ганка, беззаботная хохотушка Алеся и рассудительный с малых лет Толик. Толик рос, не в пример сестрам, в вечной какой-то озабоченности, так что старшие даже посмеивались над ним. Антон Крамаревич оставил службу, воротился домой и начал стройку. «Строится человек раз в жизни, — говорил он жене, — и надо, чтоб дом был прочный, удобный и радовал глаз». У него колотилось сердце, когда вывел стены до окон, а уж когда пошел выше — вроде и конец наметился стройке. Прощай, убогая жизнь в тесной дедовской хате! Правда, в ней человек родился и вырос, да время-то было такое, когда все и повсюду давно уже зажили по-новому: вместо хаток-хибар сплошь да рядом дома, домики, давнишнего старья, считай, нигде уже и не увидишь. Антон Крамаревич жил уже не мечтой, а повседневными заботами. И, можно сказать, только сейчас по-настоящему он оценил тот уголок земли, где родился и где обосновывался теперь навек на радость себе и детям. По мере того, как вырастали стены дома, он обретал душевный покой: мечта снедает человека, а его мечта пережила самое себя и перестала существовать. Ганка, Алеся и Толя были уже в таких годах, что могли разделить отцовские строительные заботы. А жена, мать его детей? Она просто цвела. Она словно ожила или родилась заново. Дети и мать словно обрели мечту, загорелись тем, что долгие годы давало силы отцу: жить в новом доме, в радости и счастье на долгий век, без горькой печали о вчерашнем дне и без тревожных мыслей о дне завтрашнем. Возможно, предки наши от десятого колена жаждали такой жизни себе и своим детям. Антон Крамаревич строил планы и делился ими с женой:

— Как перейдем в новый дом, старую хату я снесу. Гнилье — в печку, а что покрепче — сгодится в хозяйстве.