Млечный Путь

— Немцев, много. Расхаживают по местечку. Я с ними разговаривал: одно слово наше, второе — немецкое. Два дня курил их сигареты. Ночевал в полицейской канцелярии. Одну ночь. Сказал, что жить негде, про отца с матерью ничего не знаю, один остался… — При этих словах голос его дрогнул, веки покраснели, но он взял себя в руки: — Они говорят, эти полицаи: иди, мол, ночевать туда-то и туда-то… А я им: у меня сильно болит живот. И голова. Куда я пойду? Посидел, прилег на каком-то сундуке с плоской крышкой и лежу. Меня до утра не трогали. А они всю ночь говорили, что людей, значит, по шоссе будут гнать. Я и назавтра полдня возле них отирался, а потом сильно есть захотел и пошел там в одну хату, чтоб дали поесть. А там меня знают и давай расспрашивать, что мне известно об отце. Где он да что он. А я сказал, что сам его ищу. Они на меня посмотрели, и молчок. Вижу, они что-то знают об отце, да мне говорить не хотят. Стал допытываться, а они ни слова. Я поел и пошел к нашему дому. А дом без окон — кто-то коробки повынимал. Понадобились. Заглянул внутрь, так там с кушетки, на которой я спал, обивка содрана и на голых пружинах какой-то щенок лежит, спрятал морду в лапы. Не по себе стало, и я сразу ушел. Выхожу на шоссе и вижу: немецкая танкетка идет и немцы с нее из пулеметов поливают. И в одну сторону, и в другую. Вроде как кусты прочесывают вдоль дороги. Я и подумал: значит, вправду будут гнать людей. Вернулся в местечко и прямо к немцам: дайте поесть, дайте закурить. Один немец дал пять белых сухарей и сигару. Я пересчитал, сколько там во дворе солдат, закурил сигару и разговорился с одним. Там, значит, две роты солдат, на прошлой неделе пригнали. У них грузовики и танкетки, и это они будут очищать от партизан шоссе и охранять колонну на случай нападения. Потом я пошел в этот поселочек, ну, где шесть хат. Узнал, что туда мотоциклисты приезжали. Приехали и уехали. Ужинал у человека, у которого хата с синими ставнями. Он мне заикнулся про отца…

Тут Коля перевел дыхание и умолк. Это была уже вторая новость, которую он рассказал только Антону Крамаревичу, взяв с него обещание, что дальше это не пойдет. Он говорил жарко, с заиканием, весь дрожа от возбуждения.

— Ну вот… Он нечаянно проболтался, а я и насел на него, заставил все сказать. Словом, отец мой у немцев…

— А может, это неправда, — оборвал его на полуслове Антон Крамаревич, ловя себя одновременно на том, что испытывает удовлетворение и злорадство. Александр Сущевич пошел служить немцам! Немцы повесили его жену, в его доме на кушетке спит бродячий щенок, сын его терпит невзгоды и мается в лесу под кустами, а он немцам служит! Тот самый Сущевич, что был когда-то ох как остер на слово и на дело! Но и не это было самым главным. Обидно и горько, что в самый тяжкий час своей жизни, взваливая на плечи жены незаконченное строительство, он, Антон Крамаревич, знал, хорошо знал, что Александр Сущевич дурень, хвастун и проходимец, каких свет не видел. Но только теперь, годы спустя, он сбросил с себя все то, во что рядился. Обида душила Антона Крамаревича. Он уже не слушал, что там еще говорил Коля. «Если б не Александр Сущевич, — думал он, — мой дом давно бы уж стоял готовенький! Одним домом больше на свете. Вроде бы что тут такого. А если подумать… Я строил дом, а он, Александр Сущевич, ничего хорошего в жизни не сделал. Только что не дал мне довести стройку до конца. — Тут мысли его делали крутой поворот. — А кто жил бы сейчас в том доме? Нет уже тех, для кого он строился. Боже мой, боже, нет их и не будет!»

Он даже выкрикнул с болью последние слова. Коля глянул на него и не стал больше рассказывать про свою разведку, умолк.

— А в мою хату не заходил? — спросил Крамаревич в жгучей надежде, что Коля ответит положительно и он узнает, что там и как.

— Заходил, — ответил Коля. — Ночь там переспал на печи.

— Там же холодно!

— Холодно.

— А петух?

— Сидел на той самой жердочке.

— И никто туда не заглядывал и не ходил поблизости?

— Никто. Тихо было.

— А дверь не забыл проволокой замотать?

— Замотал как положено.

— Ну ладно. Значит, теперь, видно, на шоссе двинем?

Коля пожал плечами. Он свое дело сделал, а что до остального — на это есть другие.

Дня через два начались важные события в жизни всего отряда, и Крамаревич навсегда распрощался со своим одиночеством. Коля Сущевич еще раз побывал в разведке и принес известие, что на шоссе началось небывалое движение. Снуют машины с автоматчиками, мотоциклы, танкетки и легковушки. Командир пришел к мысли, что это похоже на психическую атаку: нагоняют страху.