Млечный Путь

Лица в приближавшейся толпе были серы до черноты и измождены до последней крайности. Люди шли вплотную друг к дружке. Среди них уже не было никого, кто мало-мальски заботился бы о своей внешности, — угрюмое безразличие ко всему и помыслы только об одном: о сохранении жизни. Большое горе глушит в человеке даже некоторые извечные свойства его натуры. В этой громадной толпе осужденных на муки и на погибель были уже и такие, кто потерял надежду на спасение. Вот высокая, худая женщина с заострившимся лицом и высоко торчащими плечами. Похоже, она много месяцев провела в каком-нибудь концентрационном лагере. Вцепившись ручонками ей в шею и перевесив голову через ее плечо, словно приросла к матери совсем маленькая девчушка с забинтованной пестрыми тряпками ногой. Женщина шагала размашисто. Сзади ее подгоняла толпа. А толпу подгоняли конвойные. Девчушка без устали тянула себе под нос одну ноту. Казалось, что женщина торопится миновать то место, где она находится в данный момент, — и только, и никакой другой цели. Непрерывное пребывание психики в угнетенном состоянии может истребить в человеке всякие устремления. Неподалеку от этой женщины шел человек небольшого роста, с рыжими, торчащими в стороны усами. Если женщина шла ровно, как по доске, с отсутствующим, направленным в никуда взглядом, то человек этот то и дело оглядывался по сторонам, оборачивался назад. Казалось, он что-то надеется увидеть, чего-то ждет. И все шли тесным гуртом, то унылые, то беспокойно подвижные. Подавали голоса дети, молчали взрослые, шаркали о дорогу стоптанные башмаки, туфли, слышался кашель да иногда окрик конвойного солдата или полицая. Позади толпы двигались два грузовика с автоматчиками и пешком тащились полицаи, целая команда. Если грузовики вырывались вперед, то потом останавливались, чтобы пропустить толпу. Замыкала колонну легкая, крытая брезентом машина, в которой сидел молодой немецкий офицер, чистенький и подтянутый. С тех пор, как он очутился в здешних местах, его больше, чем когда-либо прежде, занимали мысли о том, что он является носителем европейской цивилизованности. Особенно часто посещали его эти мысли в последние недели. И в этот день он испытывал горькую досаду от того, что ему, цивилизованному немцу, приходится перегонять арестованных таким азиатским способом да еще и возглавлять это шествие. Да, то, что его машина шла в хвосте колонны, дела не меняло: ответственность за всю акцию лежала на нем. Если следовать законам цивилизации, арестованных надо бы посадить на грузовики. Они его сюда не приглашали? Не в этом суть. Важно, какие формы придать их перегону из одного концлагеря в другой. Дело не в том, что от имени и именем своего фюрера он заставляет страдать этих людей на их родной земле и в их собственном доме. Важно проделывать все это по законам немецкой цивилизации. А тут не оказалось грузовых машин, а ему хотелось как можно скорее сбыть арестованных с рук, ибо возможны побеги или даже общий побег, что грозит ему понижением в должности и соответственно в окладе. К тому же есть приказ вышестоящего начальства: арестованные должны были быть доставлены туда-то к такому-то сроку. Он не находил ни малейшего утешения в мыслях о том, что в тот самый день будет составлен и подписан акт: столько-то людей умерло в пути, а столько-то пыталось бежать и было застрелено. (Хотя их застрелили за то, что они, будучи доведены до крайнего измождения в лагере, не могли больше идти и нести на себе малых детей.) Страдал этот немец еще и оттого, что был впечатлителен и склонен к пессимизму: всегда ему мерещилось впереди самое худшее. Сейчас ему тоже казалось, что половина подконвойных вот-вот бросится врассыпную и разбежится, причем (разве не может этого быть?) передушит его солдат. И вдобавок — партизаны. При мысли о партизанах у него начинало сосать и ныть в груди. Однако утешение все же нашлось. Оно нашлось в мысли о том, что он исполняет высокую миссию среди этих людей — миссию немецко-патриотическую и цивилизаторско-европейскую. Он на завоеванной вражеской земле и окружен врагами. Не зря его прямой начальник ясно сказал:

— Здесь много больных и калек. Ни для какой работы они не пригодны, и проку от них мало. Это балласт. Но и балласт в пути может разбежаться. Тогда остается одно: всех перестрелять.