Млечный Путь

В те дни, после операции на шоссе, ни одного немца не осталось в районном центре, и районный поселок занял другой отряд — давние, еще по лесному лагерю, соседи. Зима завернула по-настоящему. Немцы по шоссе теперь совсем не ездили, да и во всей большой округе их было не слыхать. Партизаны стали хозяевами положения.

Переход на новое место, новые дела в отряде, новые впечатления и стремительный бег времени — все это захватило Колю Сущевича. Он уже не терзался мыслями об отце. Как будто он постиг ту истину, что еще не то что годы — десятки лет будут тревожить его эти мысли, а пока нужно делать самое главное: держаться за свои повседневные дела и обязанности, в которых и смысл и радость жизни. Он ожил, набрался сил, весь как-то выпрямился.

Но сам Александр Сущевич именно в это время больше, чем когда-нибудь прежде, думал о Коле, и возможно даже, мысли о сыне были единственной его опорой на пагубном и роковом для него жизненном распутье.

Можно с уверенностью сказать: судьбу его решил неодолимый разрыв между скромными способностями, дарованными ему природой, и деятельностью, которую он избрал для себя, и не на время, а на всю жизнь. Он лез в руководители. И в этом была беда не столько того района, где он был довольно заметным лицом, сколько его собственная беда. Таланта руководителя у него хватило бы разве на то, чтобы сидеть на возу, держаться за вожжи и направлять лошадь то вправо, то влево. Но не более. Он никогда и не подумал, что его окружают люди. Ему казалось, будто он чем-то руководит и что-то организовывает, на деле же люди видели его насквозь и кто-то даже однажды сказал:

— Если б положить в его кресло полено, ничего бы не изменилось.

Словом, дело шло помимо его воли. Но пускай бы его только высмеивали, это еще полбеды. Настоящая беда была в том, что его начинали ненавидеть. Тот же Антон Крамаревич не просто оставил жену и опять пустился в белый свет, чтобы как-то устроить свою жизнь. Уезжая, он раструбил всем, что именно Сущевичу обязан своими невзгодами. Этому Крамаревичу и в голову не тюкнуло, что, возможно, он, Сущевич, и сам пришел бы в ужас, если б от кого-нибудь узнал, что никакой он не руководитель и не работник, а самый настоящий преступник перед Советской властью. Но он не только не знал этого и не чувствовал, а наоборот, считал себя очень важным человеком в деле построения социализма. Он был очень огорчен тем, что не получил орден. Я недавно слышал, как один работник таким образом утешал себя: «Еще рано думать, что все кончено. Еще не все заведующие отделами получили ордена». Как будто орден дается за заведование отделом, а не за труд и заслуги перед государством. Александр Сущевич затаил обиду и не сидел сложа руки. Может быть, Антон Крамаревич и вернулся бы вскорости домой, и закончил бы, чего ему очень хотелось, свою новую хату, но до него доходили слухи о кое-каких делишках, связанных с Александром Сущевичем, и он рассуждал: «Выжду еще малость, пускай там все стихнет».

В том районе был по ошибке раскулачен некий человек, который вовсе не был кулаком. Недосмотр это был или, скажем, сведение счетов? Потом одного человека вышвырнули из колхоза за то, что он сказал однажды: «Какая ж это советская власть, если тут человека раскулачивают, а не кулака?» По совести, его бы поблагодарить и похвалить за дельную и справедливую мысль, а Сущевич пришил ему обвинение, что он якобы подрывает авторитет представителей власти. Ох, этот «авторитет» там, где он и не ночевал! Сколько раз мне доводилось выслушивать поучения, как жить и работать, от людей, которые сами ведать не ведают, как надо работать и как надо нам всем жить.