Млечный Путь

«Бушмар — следствие, окончательное логическое следствие лесного кондового хутора. Это зверь, вокруг которого должны быть обиженные. Иначе невозможно, пока живет на свете Бушмар. Окружающий лес и дикие заросли овладели Бушмаром, а при посредстве его вековая, прирожденная дикость пытается овладеть здесь всеми людьми. Бушмар, если б и хотел, не может справиться ни с лесом, ни с кустарником — ведь не сумел он раскорчевать подлесок, отказался навсегда от этой затеи! Бушмаров уклад — это западня и вечная война, недаром же даже и с братом его, можно сказать, духовным — с Винценты была у него смертельная вражда. У зверей всегда в одном даже логове — война… Вот он живет на свете, испокон века, творит даже историю своего времени, историю обид тех, кто слабее его, кто, в свою очередь, обижает еще более слабых… Человеческая история бесчеловечности! Где плодятся звери и возле них черви!»

II

Андрей за эти годы постарел немного, но не изменился. Осталась в нем и еще больше определилась мягкая шутливость и, где надо, ясная твердость. У него характер был немного другой, чем у Амили, а может, это не характер, а просто другое отношение ко всему. Он весь с головой ушел было в заботы обо всем том деле, которое тут вершилось, отбросил даже беспокойство за всякий свой собственный хозяйский мелкий интерес. Тут он абсолютно сознательно учиться стал у Влади. Тот беспощадно высмеивал «всякую мышь в своей тесной норе», жил в последние годы так, что старики даже поучать его принялись:

— Такой ты удалой хлопец, а ветер в твоей натуре какой-то есть. В лета входишь, дак пора тебе про себя подумать. Поставил бы ты себе хату, взял бы земли, завел бы свою семью, как всякий человек…

— Нет земли, — отшучивался он.

— Мало?

— Мне мало. Мне чтоб всею завладеть.

— Непонятный хлопец, — говорили, отходя, — все только шутками отделывается.

А потом кто-то подбросил людям догадку:

— Это он себе хлеба легкого ищет. Службы какой-нибудь.

— Так оно и есть, — подтвердил он однажды эти толки, смеясь. — Хочу ничего не делать и хорошо жить.

— Ну вот, опять смеется!

А тем временем Владя повзрослел совсем, больше еще посерьезнел, больше сблизился с Андреем. Сделался он рослым и сильным, и если кто вспоминал того прежнего хуторского пастушка, то говорил:

— Вот как меняется человек!

Они с Андреем и взяли на себя эту тяжкую заботу — распоряжаться людьми, землею, воевать с дикими зарослями, рушить трухлявые старые хаты… Колхоз создали осенью, когда готовились сеять жито. И все последующие годы доводили его до лада. Каждый год вырастал подле леса новый большой дом, туда перебирались помаленьку каждый год люди, и множество хат шло под снос. Теперь это делалось радостно, охотно, но поначалу сомневались некоторые:

— Весь век горевал, собирал по соломинке, и даже от очага родного отказаться надо.

Однако переезжали, ибо, жалея что-то неясное в старом, начинали уже бояться его.

Даже вот и Амиля помрачнела было, когда очередь дошла и до Андреевой старой хаты:

— Мне не жалко этих котухов и мучений, что тут пережиты, а все ж что-то такое есть, я и сама не знаю, что́ это.

Андрей, может, и понял ее, но сказать смог только одно:

— Такое и с человеком бывает.

Но Владя потом сам заговорил об этом с Амилею.

— Это знаешь что? Это наследство старое. Это, если хочешь, корни бушмаровщины, которые испокон века сидят в нас. У кого больше, у кого меньше, но они есть. Это тебе не трухлявого угла своего жалко, просто ты тут жизнь, пускай тяжелую, узнала…

— Тут я вспоминаю про все, что было, тут батька и мама умерли, тут…

— Вот то-то и оно! Но мы родное нам возьмем с собою, а ненужное отбросим.

Владя бывал теперь постоянно на людях, доводилось ему и далече отсюда отлучаться, были у него интересные встречи, читать стал много, воспитывал в себе новые какие-то человеческие стремления, часто задумывался и научился новым в этих лесах речам. Он говорил Амиле:

— …Нам вот, может, и думается обо всем этом так, как ты недавно высказала. Вот журавли осенью улетают, и нам чего-то жаль. Нам, может, жаль бывает еще, что когда вот всюду будет поле ухоженное, когда уберем мы с земли все дикие заросли, выкорчуем дикие поляны — и журавли тогда повыведутся у нас, не будет им тогда где гнездиться, и не будут тогда они курлыкать осенью, не будем мы тогда видеть и слышать этого их осеннего отлета и прилета весною. Нам иногда и жаль то ли этого журавлиного клина, то ли чего-то другого вместе с ним…

— Потому что привыкли к этому, — догадливо улыбнулась Амиля.

— Привыкли, с этим мы жили, росли. Это было в нас вместе с радостями и слезами.

Амиля думала и молчала.

— …Я же понимаю, что придет что-то новое, что станет для детей наших да и для нас еще таким, с чем нам тоже не легко будет разлучаться, если придется. Новое время приносит с собой все новое. Только это новое не будет для нас слишком часто или, лучше сказать, всегда трудным, как бывало раньше.

Он говорил долго и радовал Амилю этими своими новыми речами, человеческим словом, к ней обращенным. У нее даже дух захватывало, она почувствовала в себе прилив непобедимых радостных сил.