Млечный Путь № 1 2020

- Не нужно пытаться вспомнить! Вы только еще глубже закопаете в подсознание то, что знаете. А вам, - Бауэр ткнул палкой в грудь Розенфельда, точно рассчитав удар: кончик палки легко коснулся рубашки, - вам я расскажу с самого начала. Лепоре, да. Он написал вот что. "В мире нет ничего, кроме математики. Из математики мы возникли, в математику вернемся, умирая, и у меня есть красивое тому доказательство, которое я не могу привести здесь, поскольку оно невыразимо ни формулами, ни словами, а лишь одним сознательным действием, произведенным в ясном уме и твердой памяти, что я намерен сделать в надлежащее время, когда голос вечности скажет мне "пора". Я вернусь в математику, а здесь умру".

"Ибо прах ты и в прах возвратишься..."

- Это же... - пробормотала мисс Бохен, переведя взгляд на Розенфельда и на мгновение его ослепив.

- Это же... - повторил Розенфельд, но фразу закончил: - Что-то похожее написал доктор Бохен между смертью и смертью!

- Частично, - согласился Бауэр.

- Вы видели записку?

- Конечно. Все ее видели. Прочитал и я, и вспомнил Лепоре.

- Не Тегмарка? - спросил Розенфельд.

- Тегмарка - потом, - отмахнулся старик. - Что Тегмарк? Он только все запутал, сочетая несочетаемое. Оксюморон, да.

- Зачем все это? - тоскливо спросила мисс Бохен.

Бауэр повернулся на скамейке так, чтобы видеть Дженнифер, не крутя головой, и долго смотрел на ее неподвижный профиль, будто художник, запоминавший детали будущего портрета. У Розенфельда было множество вопросов, которые следовало систематизировать и задавать в непонятной пока последовательности. Он молчал, потому что молчание Бауэра было подобно демонстрации черного ящика мысли и требовало такого же ответного молчания. Диалог требует слов. Мысль живет и развивается в молчании, даже если не осознает этого.

- Вопрос в том, - заговорил Бауэр, - было ли случайностью то, что произошло в Лилле. Случайно ли доктор Бохен обнаружил на полке в комнате, где жил, единственный сохранившийся экземпляр никем не прочитанного журнала, выпущенного в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Два других экземпляра попали, видимо, к авторам, участникам сборника, и, вероятнее всего, давно уже оказались на помойках.

- А этот, - иронически заметил Розенфельд, - так и простоял на полке больше века, дожидаясь, пока доктор Бохен обратит на него внимание.

- Нелепость, верно? - оживился Бауэр. - Добавьте другую. Прочитав статью Лепоре, Джеремия совершил кощунство. Попросту говоря - кражу. Он не обратился к хозяину квартиры с естественным, казалось бы, вопросом. Если никто не интересовался журналом больше столетия - годы двух мировых войн, непременных ремонтов, перестановок и перемещений, - то никто не обратит внимания, что на полке нет больше тетрадки с текстами, напечатанными на старинной машинке с западающими буквами и с вписанными от руки формулами. Он сунул журнал в портфель и собирался перечитать в дороге.

- Вы это знаете...

- Джеремия рассказал, вернувшись, - нетерпеливо прервал Розенфельда Бауэр, и кончиком палки процарапал в гравии едва видимую линию.

- Журнал у вас? - догадался Розенфельд.

- Был. Джеремия дал мне его на день и попросил вернуть.

Кончик палки процарапал еще одну линию, перечеркнув первую.

- Вы помните, при каких обстоятельствах Джузеппе Верди начал писать оперу "Навуходоносор"? - Вопрос Бауэра оказался таким неожиданным и не относящимся к разговору, что мисс Бохен пробормотала "о, Господи", а Розенфельд, наконец, поднялся на затекшие ноги и, покачиваясь, чтобы не потерять равновесия, спросил, почему уважаемый доктор Бауэр ни одной фразы не заканчивает и постоянно сбивается с мысли.

- Верди, - между тем продолжал Бауэр, не обращая внимания на реакцию собеседников, - получил от импресарио театра Ла Скала тетрадку с текстом либретто оперы про вавилонского царя. Либретто, уже отвергнутое немецким композитором Отто Николаи. Николаи назвал либретто вздором и отказался сочинять музыку на такой бредовый сюжет. Верди не собирался читать либретто, но, когда снимал пальто, вернувшись к себе на съемную квартиру, тетрадка выпала из кармана и раскрылась на словах, которые потом стали хором евреев, сидящих на берегу Тигра и мечтающих о покинутой родине.

- Послушайте...

- "Лети, мысль, на золотых крыльях"... Эти слова мгновенно, как волшебный ключ, открыли запечатанное воображение композитора, и родилась мелодия потрясающей красоты и силы.

- Профессор Бауэр!

Бауэр сделал рукой отстраняющий жест, будто пытался отодвинуть Розенфельда, мешавшего смотреть на солнце. Так сидевший в бочке Диоген обошелся с Александром Македонским.

- Примерно то же самое, что с Верди, по словам Джеремии, произошло с ним, когда он прочитал статью Лепоре. Он дал мне журнал на время. Это была тетрадка, кое-как сшитая и распадавшаяся при неосторожном движении.