Млечный Путь № 1 2020

- Я тот, кто и был, - стараясь оставаться спокойным, произнес Штокль. Хотя внутри него море добралось до самой своей сердцевины в жутком, непреходящем шторме. - Я прежний. Только имя...

- Что значит имя? - произнес Пашке, не то цитируя Джульетту, не то действительно спрашивая. Снова опустил глаза в ожидании ответа. Доктор подошел к нему, остановился рядом. Положил руку на плечо, Франц не пошевелился.

А как сказать? Вдруг подумалось: вот сейчас Генрих отца бы понял. Они вдруг оказались на одной стороне, на том самом Атлантическом валу, что оба, подсознательно или явно - кто как - но отчаянно защищали. Семнадцатилетний парнишка, спорящий с ним до хрипоты, до натужного кашля, вдруг замолчал бы, кивнул и уступил место рядом с собой, в одном доте, кивнув на пулеметные ленты, которые надо подавать, на стволы, которые необходимо менять, чтоб перегревающиеся остывали в холодке бетонного бункера. Еще за полгода до прибытия британских войск они играли в футбол возле позабытых всем дотов, ездили в увольнительную в город, танцевали, соблазняя девушек формой и манерами. Генрих не раз слал фотографии с места будущих боев, с поля боя самого долгого своего дня - те, где ничто не предвещало никакой беды. Отец еще радовался, что сына отправили именно сюда, а не в Кале, где скорее всего, бритты должны были начать полномасштабное наступление.

Сейчас спора меж ними не случилось. Генрих молча кивнул, соглашаясь со всем - и с необходимостью жертвы, своей и других и с молчанием, последовавшим после бегства из лаборатории. Жаль, что только в мыслях.

Тени, все равно к Штоклю приходили и преследовали тени, рано или поздно они все равно бы выплыли из тумана, из долгих зимних сумерек. Доктор как мог оттягивал их появление. Начал даже надеяться, что те сгинули в оборванном катастрофой поражения прошлом. Вот только арест и похищение Эйхмана, гонгом ударившее по всем беглецам из Германии в Аргентине, отразилось и в нем. Он стал бояться, нет не Моссада, конечно, что он ему: но британской или собственной разведок. Скорее МИ-6, чем БНД. А вышло... как анекдот. Спрятался от сыщиков, а нашла какая-то мерзотная медицинская корпорация.

Вот уж чего-чего, а появления Томаса предположить он никак не мог. И что теперь? Исчезнуть или ответить ударом на удар? Снова Шекспир, правда, трагедия другая.

- Вы о чем, доктор? - спросил Пашке. Значит, последнюю фразу он произнес вслух. Штокль покачал головой.

- Ты спрашивал меня об имени. А я и сам не знаю, что ответить. Да меня зовут иначе, но я настолько привык к Паулю Ашенвальду, что кажется, будто меня так и окрестили.

- А вас окрестили... простите, доктор, я забыл имя.

- Конрад Штокль, - Пашке кивнул. - Наверное, придется привыкать заново. Но ты можешь называть меня, как угодно.

- Я теперь не знаю, как мне вас называть, - ответил ассистент. - Правда. Если б знал... если бы...

- Ты о чем?

- Вы ведь убивали.

- Это не совсем так, Франц...

- Убивали, не лгите себе, - тряхнул волосами молодой человек. - Заказывали пациентов, вернее, заключенных на убой и препарировали. Устраивали сеансы вивисекции. Все думали, не один я, будто вы скрывались от нацистов, что вы спасали людей у себя в лаборатории, что ваши старания шли во благо не партии, а отечества.

- Хоть ты не путаешь эти понятия.

- Вы слышите меня? - глухо продолжал он. - Мне казалось, вы чисты, вы благостны, вы как ангел-хранитель для нашего городка. А теперь...

- Что изменилось теперь? Ответь, Франц. Ты узнал, что я делал опыты над людьми, жестокие, может, не всегда правильные или успешные опыты. Что жертвами наших изысканий стали сотни людей. Но...

- Именно. Пока вы были Ашенвальдом, я верил в вас, как в подвижника, как в благодетеля, как не знаю, почти святого. Я считал вас не просто учителем, наставником, вы для меня были как отец. Больше даже.

- А те жертвы, по-твоему, были напрасны.

- Я не знаю, доктор, напрасны или нет.

- Я отвечу: я создал лекарство, поднявшее на ноги твою сестру, мать, Монику Родригес, ее брата Рауля... мне долго перечислять?

- Я понял, какую цену все заплатили за лекарство.

- Именно, что никакую. Вся ваша плата не стоит и десятой доли первой ампулы альфаферонина, выращенной здесь. Я договаривался со столичной лабораторией, а оплачивало сперва правительство Хуана Перона, потом хунта одна, другая, третья, черт его знает, сколько их было. Но всем хотелось жить хорошо, счастливо, быть здоровыми, стройными, подтянутыми, править долго и усердно. Хотя все равно прогоняли.

- Вы о другом, а я о третьем, - как-то странно произнес Пашке. - Будто не слышите меня. Мы платили за ваши страхи, ваши сомнения, ваши... за все, что случилось с вами с тех пор, когда вы попросили первую партию заключенных из Заксенхаузена. Когда это было, скажите?