В светлый день воскресенья, во время полуденной мессы падре решил высказаться по поводу падения их кумира публично, в проповеди помянув разбойников, распятых вместе с Христом. Одного уверовавшего в истинность царя Иудейского, которому господь сказал: "Истинно говорю тебе, сегодня же будешь со Мною в раю". И другого не поверившего, а потому пропащего. Он обратился к пастве с напоминанием, что ни один не проклят до конца, покуда не уверует в господа нашего, и, стало быть, для всякого еще есть шанс, ведь никогда не поздно покаяться и причаститься именем и силой и славой господней, даже на смертном одре. Падре говорил убедительно, он обладал таким даром еще с семинарии, а потому его слушали, как всегда, внимательно и приняли сказанное им и на свой счет и на счет доктора, разве что в минуты душевной тревоги посещавшего святую церковь. Не говоря уже о соборе святого Креста, где служил падре и собиралась большая часть католиков города.
А потому около двух, в самый разгар сиесты, доктор с удивлением стал наблюдать шевеление на обычно безлюдной в этот час улице. Особого внимания этому он не придал, вспомнив о наступающем рождестве, а потому вернулся в лабораторию. Откуда его отвлек нараставший шум. К четырем часам напротив дома "Господина Пауля Ашенвальда, терапевта, д.м.н.", как гласила табличка над входом, собралась приличная толпа, не менее сотни человек, с каждой минутой все разраставшаяся.
Он внезапно все понял, и почему толпа и почему в самую сиесту, а потому смотрел на прибывающих с заледеневшим сердцем, пот струился по подмышкам, пропитывая рубашку. Почему-то подумалось: а все же церковь объединяет, по крайней мере, против общего врага. Коим теперь стал он сам. И надо бы оторваться от этого зрелища, сделать что-то, но Штокль оказался буквально загипнотизирован им. Как кролик удавом. Мысль стучалась, лихорадочно мечась в голове, мысль о побеге, втором за всю его жизнь. Но поддаться ей доктор никак не мог. Больше того, когда стали выкрикивать его имя, новое и старое, вышел на крыльцо, а затем, будто железная иголка к магниту, потянулся к толпе.
В ней насчитывалось человек четыреста, и кто-то уже начал кричать "Убийца! Убийца!". Все лица знакомые, странно, что его это немного успокоило. Он даже увидел Монику среди собравшихся, девчушка прижимала к груди плетеную корзинку с яблоками, он еще подумал: сама с семьей решила отправиться на неведомый пикник на время рождественских праздников. Даже улыбнулся ей, едва разлепив занемевшие губы.
Пашке не появлялся, зато виделись черными воронами штабисты вермахта. Медленно заводившуюся толпу раздвинул Хорнгахер, встав в позу, достойную громовержца, он выкрикнул:
- Мы пришли по твою душу, Ашенвальд, или как тебя там, Штокль. Ты убивал чистокровных сынов ариев, а потому заслуживаешь смерти. Но ради твоего сына, погибшего достойно, я предлагаю тебе схватиться со мной. Слышишь, Штокль? Ты трус и мерзавец, я вызываю тебя...
Его оттолкнули. Какая дуэль, когда каждому хочется урвать кусок победы. Доктора передернуло, его прошиб холодный пот, он попытался сосредоточиться, но не смог, а потому лишь раскрыл руки, будто собираясь взлететь. Толпа как-то разом притихла.
Тогда Штокль заговорил. Сперва медленно подбирая слова, а потом, раз его никто не перебивал, но кажется, и не слушал, высказал все, только куда короче, что и Пашке. Говорил о трудах своих и тех, кто был с ним, о спасении, о жертве, отнюдь не напрасной, о том, что иначе никак, что он никогда и не подумает...
- Хоть раскаялся или будешь продолжать? - кажется, задала этот вопрос донна Хуана. Моника прижалась к матери, вцепившись в корзинку.
- Мне не в чем каяться, - несколько удивленно ответил доктор, только сейчас осознав, что его не слушали. А вот этот ответ наматывают себе на ус. - Я служил и буду служить науке, я помогал вам и продолжу это делать, я доктор, я не могу иначе...
- Ты убийца! - вскричала донна Хуана. - Ты пил нашу кровь, и ты продолжишь это делать. У тебя планы, все слышали. Ну что же вы, мужчины?
И первой бросила в него камень.
Не совсем так - зеленое яблоко. Доктор отшатнулся, снаряд в него не попал, ударившись в палисад дома. Пауза продлилась всего ничего, а затем уже град яблок обрушился в стоявшего, больно ударив в руку, грудь, голень. Он развернулся и бросился в дом, а в строении уже весело звенели, разбиваясь, стекла. Яблоки что камни, пущенные уверенной рукой, легко крушили даже деревянные ставни.
Он захлопнул дверь, услышав нарастающий рокот. Вот и настоящие камни полетели в окна, а еще палки, куски асфальта, цемента. Некогда здесь, на окраине города, пытались проложить пристойную дорогу, как в центральном районе, но вот уже года три как забросили - теперь горы мусора пригодились в качестве метательных предметов.