Млечный путь № 4 2016

– Да, именно так! Мы – это наше прошлое. Если нет прошлого, значит, и нас нет. У Моше нет прошлого! Того Мухаммеда уже нет! Считай, что этот препарат его убил. Убил Мухаммеда Зайтуни и произвел на свет Моше Зихрони! Да, он прошел все это, и теперь он один из нас – евреев, израильтян. Он служил в ЦАХАЛ, в морских коммандос, участвовал в боевых действиях, даже ранен был! И теперь ты хочешь его убить?! За что? За его гены?! И я ношу под сердцем его ребенка, нашего ребенка! И это будет еврейский ребенок!

– Ты предаешь память наших родителей!

– Нет! Я продолжаю их род! И у них будет хороший внук. А про свое расследование забудь! Не было никакого Мухаммеда. Считай, что его убили. Во всяком случае, лучше стирать память, чем физически убивать. И это лучше всякой тюрьмы. В тюрьмах эти уроды только еще больше звереют. А так: укол – и все! Был террорист – и нет террориста. Чистый лист! Что на нем напишешь, то и будет.

– Ладно… Может, ты и права…

Открылась входная дверь. На пороге стоял Моше…

14.10.2016

Кэтрин ХИЛЛМЭН ЛЕСНАЯ ЗОРЬКА

Олень был великолепный. Могучая грудь, крепкие ноги, втянутые поджарые бока. Не какой-нибудь задира-малолеток, новичок в лесных переделках, но умудренный опытом матерый самец, прошедший суровую школу выживания. Под шелковистой шерстью гладко перекатывались упругие мускулы. Лобастую голову украшали огромные рога, раскидистые, как ветви дуба – для полноты сходства между отростками даже застряло несколько обломанных веточек с листьями и желудями. На охотника он смотрел без всякой боязни, дерзко и упрямо, будто хозяин в своем праве осадить непрошеного гостя, забравшегося в его кровную вотчину. Архелай, уже занесший копье для удара, невольно отвел руку, завороженный красотой благородного животного. Мгновение противники мерились взглядами; потом человек опустил оружие и рассмеялся.

– Беги, дружище! И прости, если что не так.

Олень презрительно фыркнул, повернулся и, не спеша, удалился в чащу, с миной триумфатора, которому приелось восторженное ликование толпы.

Когда он скрылся из виду, Архелай, в свою очередь, натянул поводья и направил коня в противную сторону. В азарте он не чувствовал усталости, но теперь обнаружил, что гонка с препятствиями здорово его измотала. Да и живот подвело. Утром-то едва перекусил – и на полеванье. А судя по тому, как скупо оседает на землю солнце, дело уже к закату.

Дорога сбегала под гору, рыжей лентой петляя между обомшелых стволов. Окаймлявшие ее деревья были вековые, могучие, попадались и в несколько обхватов – как та знаменитая маслина, из пня которой было сработано ложе Одиссея. Иные, иссушенные годами, уже не одевались листвой, но в их жилистых, корявых ветвях еще крылась угрюмая, не растраченная временем сила, а клочковатые бороды лишайников делали похожими на грозных старцев. Зато лавры и мирты щеголяли своими пышными кудрями, а стройные кипарисы – молодецкой выправкой, тогда как внизу буйная поросль теснилась без всякого разбора и почтения, словно проказливая ребятня, шныряющая под ногами у старших.

Конь утомился не меньше седока, и Архелай вздохнул с облегчением, когда выбрался на прогалину, где, журча по скалистой осыпи, расплескивался в озерко горный ключ. Позади был маленький, увитый плющом грот, но живая лепечущая завеса мешала как следует его рассмотреть. Казалось, красавица-нимфа раскинулась на шершавых валунах и со смехом изгибает свой белый стан, уворачиваясь от каменных объятий. От влажной земли поднимался горький аромат: в траве, точно капли парного молока, светлели гроздья цветов. Архелай не смог противиться искушению. Одежда его пропотела и покрылась пылью, а вода манила такой соблазнительной прохладой... Недолго думая, он спешился и, обмотав поводья вокруг поваленного бурей ствола, стянул хитон и отвязал сандалии. Он зажмурился от наслаждения, когда ледяные змейки колючей лаской охватили разгоряченное тело – и тут почувствовал на себе чей-то взгляд.

Из-за дерева на него смотрела девушка. Ее короткая серебристая туника сливалась с мягкой зеленью мха, а разбросанные по плечам темные кудри украшал венок из листьев аканта. Острые локти и колени еще хранили детскую угловатость, но два бугорка, набухших под тканью, словно готовые лопнуть почки, выдавали маленькую женщину. Лицо с высокими скулами и удлиненными, чуть раскосыми глазами не отличалось совершенством, так что Пракситель вряд ли взялся бы ваять с нее статую, но в нем была какая-то особенная прелесть, невыразимая в словах и ускользающая, будто плывущий над лугом утренний туман. Нагота Архелая совсем ее не смущала. Она разглядывала его с простодушным любопытством, без притворного жеманства благонравной девицы или бесстыдной откровенности гетеры.

Архелай запоздало прикрылся рукой.

– Ты кто? – спросил он первое, что пришло на ум.

Розовые губы дрогнули, как лепестки, стряхивающие росу.

– Орседика.

Она произнесла это с такой убежденностью в исчерпывающей достаточности характеристики, что Архелай не сдержал улыбки. Ему вдруг сделалось весело.