МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2016(18)

Нужно было подойти к телу, но Купревич не мог сделать ни шага. Не мог, потому, что Лена вцепилась в него мертвой хваткой… При чем здесь Лена, остановившаяся в дверях и шептавшая то ли молитву, то ли заклинание, то ли набор слов, который должен был убедить ее, что она не сошла с ума?

За спиной Лены возникли в коридоре Шауль с Иосифом, за их спинами еще двое, а дальше еще и еще, какие-то люди, почти невидимые в полумраке. Они растянулись длинной цепью, возникали и исчезали, а может, это был оптический эффект, иллюзия разветвлявшегося прошлого.

– Он умер? – спросил на иврите Шауль.

– Он умер? – спросил по-русски Лерман.

И собственный голос Купревич услышал тоже:

– Он умер? – по-английски.

На всех языках ответ был бы положительным, но никто не ответил.

Что-то должно было произойти. Такое, что необходимо запомнить, вколотить в память, иначе потом, когда все закончится, он ничего не сможет описать, ничего не сможет сказать, ни о чем и знать не будет. Нужно что-то сделать сейчас, пока суперпозиция не распалась, пока еще есть возможность если не понять, то хотя бы описать механизмы релаксации и декогеренции.

Шауль обошел Лену, на мгновение коснувшись ладонью ее щеки, будто передавая часть своей уверенности, и Купревича кольнула игла ревности, неуместная, но все равно острая. Он посторонился, пропустив Шауля к телу и стараясь запомнить каждое мгновение, чтобы потом осознать, оценить, записать, понять.

Шауль стал делать то, чего Купревич не ожидал: взял со стола две стоявшие там чашки, положил в раковину, пустил воду. Сахарницу убрал в шкаф над мойкой, снял с крючка кухонное полотенце, белое, вафельные, какие Ада любила и покупала всегда в магазине на авеню Трумэна. Аккуратно, круговыми движениями, протер поверхность стола (этого Ада точно не допустила бы. Стол? Полотенцем?). Что-то происходило вокруг, но Купревич не мог оторвать взгляда от завораживавших движений Шауля.

Смотреть нужно на Баснера, но именно этого он не мог сделать. Шауль отвлекал. Что-то с телом Баснера происходило, он не мог разглядеть – что именно. Но, глядя на круговые движения руки, державшей купленное Адой в супере около их дома вафельное полотенце, он вспомнил – одновременно, будто сложенные в стопочку картинки – кто, как и почему.

…Когда Баснер вышел из гостиной, Лерман проводил его взглядом и сказал:

– Если он сейчас споткнется, ударится виском обо что-то острое и умрет, суперпозиция разрушится, не закончив релаксации. Понимаешь?

Он понимал. Оглянулся на Лену, увидел в ее взгляде одобрение всему, что бы он ни сделал, и пошел за Баснером…

…Когда Баснер вышел из гостиной, Шауль проводил его взглядом и что-то мрачно произнес на иврите, сжимая кулаки.

– Жалею, не убил его вчера, – перевела Лена. – Горло бы ему перерезал.

Она сама ужаснулась тому, что сказала.

Шауль встал и пошел следом за Баснером.

– Нет! – воскликнула Лена, Купревич удержал ее за руку, а Лерман разразился неприятным отрывистым смехом – будто заквохтал павлин, которого Купревич видел в зоопарке Амстердама, когда они с Адой были там летом три года назад…

…Когда Баснер вышел из гостиной, Купревич подождал, пока стихнут шаги и хлопнет дверь, и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Кто-то говорил о резонансе. Слово убивает, если сказано одновременно в нескольких ветвях.

– Конечно, – подхватил Лерман и пошел вслед за Баснером.

– Я читал в одном детективе, – сказал он, не оборачиваясь, – что…

Фразу он закончил в коридоре, и Купревич не расслышал.

…Он смотрел на фотографию в широкой серебристой рамке, висевшую над диваном: Ада в светлом открытом платье на фоне здания с огромными окнами и надписью на иврите по всему фасаду…

…Это была фотография Ады в купальнике на фоне морского пейзажа, Майами, пять лет назад. Он купил новый фотоаппарат, «Никон», пользовался любым моментом, чтобы запечатлеть Аду, а она не позволяла себя снимать, смеялась, говорила, что ей нужно похудеть на пять килограммов, иначе не поместится в кадр…

…Это была фотография Ады на выпускном вечере в школе. Ада похожа на фею в белом платье с модными в то время крылышками…

«Четверо, – подумал он. – Мы здесь все, четверо».

Куда ушел Баснер?

Куда пошел Шауль?

Куда вышел Иосиф?

– Лена, – сказал он, – я не смогу жить без тебя.

Он испугался сказанного и протянул руку, чтобы поймать в ладонь необдуманные слова, разлетевшиеся по комнате, как птицы. Не успел.

Лена поймала фразу в горсть, поднесла к глазам, но смотрела не на слова, означавшие очень многое, не означая, в сущности, ничего. Смотрела Лена на что-то позади Купревича, он должен был обернуться, увидеть, что привлекло ее внимание, но не мог отвести взгляда.

Ждал ответа?

Когда-то где-то он сказал, провожая Аду домой после концерта в Лужниках, где выступала «Машина времени» и молодой Макаревич призывал не прогибаться под изменчивый мир:

– Ада, я не смогу жить без тебя.

Эти слова держала в горсти Лена, понимая, что предназначены они не ей.

И взгляд мужчины, смотревшего сейчас в ее глаза, предназначался не ей.

И тень, которую он отбрасывал, была тенью Ады. Он не мог этого видеть, а она видела и понимала.