МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2016(18)

Лерман отодвинул от стола стул, сел, потянулся к блюду и взял большое яблоко. Купревич видел: Иосиф смущен, растерян, может, даже испуган. Он мог сколько угодно рассуждать на теоретические темы, но это слова, мысли, идеи, а что реально произойдет, Иосиф не знает, боится себе в этом признаться и даже думать об этом, потому что мысли, как и слова, как и действия, материальны и влияют на происходящее.

Мы вместе, – подумал Купревич. – Четверо. Здесь и сейчас. И что? Должны выяснять отношения и доказывать собственную уникальность и любовь к Аде? Показывать паспорта, где записано, что Ада – жена каждого из нас? Показывать фотографии: новые, у каждого разные, и детские фотографии Ады, у всех одинаковые настолько, что невозможно отличить? И что? Реальность еще больше запутается? Или… Неужели Иосиф прав, и кто-то из них должен умереть, чтобы суперпозиция распалась, не достигнув состояния равновесия? Один? Двое? Все? И кто станет убийцей?

Аду убили слова. А сейчас? Что нужно сказать или сделать сейчас?

– Уходите. Не хочу вас видеть.

Шауль произнес это на иврите, но Купревич почему-то понял.

– Мы не уйдем, – твердо сказал Лерман. Он тоже понял?

Что-то беспокоило Купревича. Не Шауль и его требование. Не упорство Лермана. Ощущение опасности нарастало с каждой секундой. Ему показалось, что стало темнее, будто облака закрыли солнце. И холоднее – до озноба.

Лерман хмуро разглядывал собственные пальцы. Яблоко он положил обратно на блюдо, так и не надкусив.

– Володя, – тихо сказала Лена. – Где…

Она не договорила, но он понял ее вопрос.

Баснер. Почему Иосиф решил, что Баснер направился в туалет? Открылась и закрылась дверь. И что? По коридору две спальни справа и кухня слева. Вчера он с Леной пил там кофе и привыкал к новой реальности.

– Простите, – пробормотал Купревич то ли по-русски, то ли по-английски, а ему самому показалось, что на иврите. Слово всплыло из памяти, он его где-то когда-то слышал, а может, знал, как чужой язык после амнезии.

Коридор показался ему длинным, как железнодорожный туннель, и таким же темным. Впереди светилось что-то неопределенно-матовое, и Купревич, медленно переставляя ноги, пошел на свет, будто это был путь в потусторонний мир, как его описывали люди, побывавшие в состоянии клинической смерти.

Он почувствовал ладонь на своей спине и похолодел.

– Володя… – услышал он и успокоился. Лена. Она пошла за ним.

Свет приобрел определенность, стал серым квадратом, это была дверь с матовым стеклом, освещенная изнутри.

– Не открывай, – прошептала Лена.

Почему? Это дверь в иную реальность. В иной мир. Иной свет. Там все должно быть по-другому. Может, там Ада…

Живая?

– Не открывай…

Он провел ладонью по гладкой – видимо, крашенной, – поверхности дерева. Он даже цвет ощутил, не видя: почти белый, немного кремовый, мягкий, как пуховое одеяло. Нащупал ручку и повернул.

Светлый квадрат ярко вспыхнул, Лена зажмурилась, он это видел, хотя и не мог.

Ему показалось, что он слышит голоса давно умерших родителей и голоса его недавно умерших знакомых, и голоса еще живых Шауля, Иосифа и чьи-то еще. Он понял наконец, что это разговаривают в гостиной, а не на том свете.

Он распахнул дверь и остановился на пороге.

Конечно. Он просто забыл. Две спальни – справа. Туалет и ванная – слева. А впереди кухня, где он вчера пил с Леной кофе и приходил в себя после перелета.

– Господи! – воскликнула Лена.

Баснер сидел за кухонным столом, откинувшись на спинку стула, и смотрел в потолок невидящим взглядом. Сомневаться в его смерти было невозможно. Купревичу показалось (он понимал, что на самом деле быть такого не может, зрение ему изменяет, или сознание неправильно интерпретирует увиденное)… показалось (на какое-то мгновение, которое тут же сменилось другим, как кадр в фильме)… показалось, что на шее Баснера натянута петля, а веревка свисает с потолка, переброшенная через плафон, который вот-вот сорвется. Лицо Баснера было спокойно и совсем не походило на лицо повешенного, какие он видел в фильмах и книжных иллюстрациях к детективам. Голова была откинута, и на шее видна темно-красная тонкая полоса – от уха до уха. Совсем не страшная, очевидная по смыслу и, в то же время, необъяснимая, потому что на левом виске покойного видно было темно-коричневое пятно, след, как пишут в детективах, удара тупым предметом.

Никто Баснера убить не мог. Никого, кроме него, здесь не было. Значит, он сам…

Ударил себя в висок, перерезал горло и повесился? Или сначала повесился, а потом… Или сначала…

Лена всхлипывала, что-то шептала, он слышал, но не понимал. Смотрел на мертвого Баснера и не мог найти…

Должен быть…

Или нет?

Четвертый признак смерти. Четыре варианта ветвления. Ветвления, которое не произошло.

Или три, потому что в одной из реальностей живой Баснер сначала ударил себя тупым предметом, потом повесил и перерезал… Или сначала повесил… Или…