Затем, поразмышляв о советской школе вообще и о своей в частности, он дает слово другу Довлатова. Тот рассказывает коротенькую историю, заканчивающуюся так: «…Из-за шума в классе учительница никак не могла расслышать Сережу, так что ему пришлось снова и снова повторять свою злосчастную фамилию (которую он потом вовремя и удачно сменил). Ребята в классе, разумеется, развеселились еще пуще – а бедный Сережа совсем смутился». И дальше Попов вновь начинает делиться с нами своим опытом, полагая, что он будет не менее интересен: «Такое начало школьной жизни было и у меня – с отчаянием и я вспоминаю те жестокие годы, когда в школе командовали хлопцы с фиксами, и жизнь «застенчивых мальчиков» состояла из ужаса и унижений».
И так бесконечно, на протяжении всей книги. Порой до смешного доходит. Не зная хорошо маму Сергея Донатовича Довлатова, Нору Сергеевну, Попов признается, дескать, о ней ему немного что есть рассказать, но! «Но у моего лучшего друга была мать, чуть похожая на маму Довлатова, той же среды и закваски…» И дальше он начинает рассказывать о той маме другого друга, и рассуждает о женщинах такого типа в принципе!
Абсурд какой-то! А в предисловии к книге Попов еще возмущается, что вдова Довлатова не дала свое согласие использовать ему в книге фотографии Довлатова и частную переписку. Как автор еще не додумался вместо фотографий героя книги, вставить фотку какого-нибудь своего знакомого, сделав соответствующую подпись, мол, это не Довлатов, но профиль прямо почти как у Сергея! И дальше – полглавы, а то и целую, о знакомом, о то как тот служил в Казахстане и охранял, как и Довлатов, но не заключенных уголовников, а какую-то важную трансформаторную будку и какой-то столб с ящиком, на котором было написано: «Не влезать! Убьет», а однажды, тот знакомый выпил, а он пил, мол, как Сережка, и по-пьяни все-таки влез и его действительно убило, о чем он ему спустя два года и рассказал, «как живой с живыми говоря».
Книга ей не понравилась? А такая книга и не могла понравиться вдове Сергея Довлатова! Такая могла бы понравится только самому Валерию Попову… Да и то, когда можно было бы вообще лишний раз не отвлекаться на Довлатова, а сконцентрироваться исключительно на себе!
Я слышал, что Елена Довлатова пыталась через суд даже запретить и публикацию самой этой книги как жезээловской. И правильно!
Книга тонкая, но если убрать из нее то, где речь идет не о Довлатове, то она станет тоньше втрое!
Тот же Быков в своей паскудной речи тоже вспомнил о Попове: «Понятно чувство Валерия Попова, сказавшего однажды: “При жизни Довлатов на меня снизу вверх смотрел, а после смерти зазнался”. В одной этой фразе больше цинизма и юмора, чем во всей прозе Довлатова».
Несомненно! Цинизма намного больше, тут я с Быковым согласен. А что касается юмора... Теперь я хоть имею представление, какого рода шутки нравятся Быкову. И с грустью вынужден констатировать, что он сравнивает иронию Довлатова и сарказм Попова. (Плохо не то, что Быков принижает другого писателя, плохо то, что его слушают молодые и верят ему. Я и сам, порой, могу заслушаться соловизмами Дмитрия Львовича, но когда он порет ахинею... Ведь все дело в том, я думаю, что ему просто передалась по наследству от учителя, от Веллера, эта жгучая неприязнь к Рассказчику, но Веллер может, повторяю, может критиковать, он действительно мастер прозы [хотя меня она почти не трогает], но сам-то, Быков-то, только в теории силен! Быков, да, умелый поэт, интересный, яркий публицист, но писатель-то ПЛОХОЙ. Вот в чем штука! В его искусственных романах нет души, одно умение... Романы безвкусны, холодны, рыхлые тексты, они безмерно многословны, претенциозны... Конструкция его романов, вернее, оболочка держит форму, потому что это... это холодец!.. Да, вот что они мне напоминают! Холодец! Без хрена! В холодной температуре он настоян, поэтому не расползается, не растекается, но дайте ему постоять в комнатной температуре – продукт тут же превратится в жижу с ошметками переваренного мяса...)
Попов очень сильно обиделся на вдову Довлатова. Осудил ее в начале книги. Она, мол, не дает мне возможность изобразить такого Сергея, каким я его помню. Видать, таким, когда тот на него «снизу вверх смотрел»… В чем я, кстати, уже тоже весьма сомневаюсь…