Млечный путь (сборник)

— Голубка велела кое-что передать…

Долгая пауза. По-прежнему дышат в затылок. Потом Гладков отворяет дверь в соседнюю комнату. Но он еще не уверен…

— А может, ты свистишь, Волк? Может, никто тебя не посылал?

Я делаю вид, что обиделся.

— Подумаешь, могу и уйти! Только она говорила насчет каких-то «рыжиков», что в саду закопаны…

Он толкает меня в комнату и захлопывает дверь.

— Чего орешь?

Сунув руки в карманы, он некоторое время ходит по комнате. Сейчас она похожа на склад, в котором только что произвели очередную ревизию. Но это не просто ревизия. Боксер собрался «рвать когти».

Он нервничает. Валерка сунулся было в дверь, но получив затрещину, скрылся. Наконец, он со злобой пинает ногой какой-то узел и подходит ко мне.

— Вообще-то тебя надо бы пришить. Заслужил, паскуда! Ну да ладно, живи пока. Давай выкладывай!

— А чего выкладывать? У меня, как у латыша…

— Где золото?

— Под яблоней.

— Под какой яблоней?

— Под третьей от левого угла терраски. Пять четвертей к востоку…

— Каких четвертей? К какому востоку? Слушай, Волк… Хочешь я сейчас из тебя семерых козлят сделаю?

— Да чего вы пристали? — крикнул я, отбегая от него к окну. — За что купил, за то и продаю! Сказано — под третьей яблоней от левого угла терраски пять четвертей к западу…

— К востоку или к западу?

— К западу. То есть к востоку, кажется. Забыл.

Он стоял, не сводя с меня глаз.

— Что она еще сказала?

— Сказала: «Мне теперь все равно не жить. Разделите промеж собой. И Ивана Ивановича не обидьте, и Васе на лечение уделите, сволочи, головорезы проклятые»…

Его глаза сделались круглыми.

— Ты что, спятил?

— Нет.

— Где ты видел Голубку в последний раз?

— В заначке над кухней.

По-видимому, это место было ему знакомо. Боксер задумался. Вот сейчас он скажет: «Мы уедем, потом вернемся, а ты пока стереги квартиру». Но он сказал совсем другое;

— Поедешь с нами. И не вздумай бегать. Пристрелю, как собаку.

В мои планы уходить отсюда совсем не входило. Письма были где-то здесь.

— Я никуда с вами не поезду!

Он неожиданно согласился:

— Как хочешь. Только что ты здесь будешь делать?

Момент развязки приближался со скоростью курьерского поезда.

— Искать письма, — ответил я, стараясь смотреть ему прямо в глаза.

Но он не смутился:

— Какие письма?

— Мои письма, которые ты забирал на почте!

Он устало провел рукой по лицу.

— Ах вот что… Плюнь на них, Волчонок. Они не стоят того, чтобы мы с тобой ссорились. В самом деле, поедем с нами! Не бойся, я давно все простил…

— Мне нужны письма! Мои письма! Слышишь?

Он снова устало прикрыл глаза и погладил пальцем веки.

— Их нет у меня, Волчонок. Да они тебе и не нужны. Поедем!

— Отдай письма! — крикнул я.

На улице засигналила машина. Георгий Анисимович сказал, глядя в окно:

— Идиот! Зачем он сигналит? Впрочем, теперь все равно.

Он повернулся ко мне спиной и поднял с полу небольшой кожаный саквояж. Никогда еще я не видел Георгия Анисимовича таким старым. Плечи его больше не казались мощными, руки висели плетьми, и ему стоило больших усилий, чтобы поднять хотя бы одну из них. Борцовская шея морщинилась у самого воротника, ноги при ходьбе шаркали по полу. Он с трудом доплелся до знакомого мне буфета из красного дерева, открыл дверцу, достал бутылку коньяка, неторопливо налил в стакан и залпом выпил.

— Письма! — сказал я, теряя терпение.

Он покачал головой и вдруг добродушно, по-стариковски, погрозил мне пальцем:

— Не-е-е хорошо-о-о! Обманывать нехорошо-о-о… Матрена не могла сказать тебе, где золото, потому что она не знает! Нехорошо-о-о-о, Стась… Кстати, о знаменитом сыщике Шерлоке Холмсе я тоже читал, — он налил еще стакан и залпом выпил. — Но я тебе и это простил. Едем!

Постепенно спина его выпрямилась, на лице появился румянец, движения стали энергичнее…

— Письма! — сказал я. — В последний раз спрашиваю! Отдашь?

Он усмехнулся и вылил остатки коньяка в стакан. Эта усмешка решила все. Я выхватил браунинг:

— Считаю до трех: раз… два…

Он размахнулся и кинул в меня бутылкой. За моей спиной посыпались оконные стекла. Лицо Георгия Анисимовича пылало яростью.

— Щенок! На кого руку поднимаешь?! Думаешь, не знаю, кому служишь?! — он схватил со столика бронзовую статуэтку и запустил ею в меня.

— …три! — я дважды нажал спусковой крючок.

Георгий Анисимович рухнул на колени, потом опрокинулся на спину.

В ту же секунду в комнату вбежал шофер Коля. Я выстрелил и в него, но промахнулся. Дело в том, что из браунинга я стрелял впервые в жизни. Коля сделал огромный прыжок, сшиб меня с ног и вырвал из рук оружие. Но вместо того, чтобы убить меня, он нагнулся над Боксером и вдруг сказал:

— Что ты наделал, глупый мальчишка! Ах, что ты наделал!

Вбежавшим следом за ним Валерке и Шустрому он предложил поднять руки вверх, на что те немедленно согласились. Обыскивая их карманы, он то и дело бросал на меня уничтожающие взгляды и бормотал:

— Что ж ты наделал, парень! Ах, что ты наделал, глупая голова!

Потом появились два милиционера, козырнули «шоферу» Коле и увели Валерку и Шустрого. Потом в комнате стало тесно от людей. Вспыхивал магний, щелкали фотоаппараты, какой-то человек совал мне в руку пистолет и настойчиво твердил: