MMIX - Год Быка

Коровьев врёт о гостях-мужчинах, но о женщинах-преступницах говорит правду. Наверное, чтобы вызвать у эмоциональной Маргариты чувство сопереживания и вины за измену мужу. Вот и история Фриды почему-то вызывает у Маргариты самый живой отклик, как будто речь о ней самой. Хотя вроде бы Маргарита детей не душила, хотя бы по причине бездетности. И всё же Маргарита готова просить у Воланда прощения Фриды даже ценой своего счастья, как будто сама виновна в таком же преступлении.

Да, действительно, следует признать, что Коровьев большой виртуоз в игре на струнах человеческих слабостей и пороков. Но в данном случае, похоже, перестарался и перехитрил сам себя. Во-первых, чуткая героиня должна была узнать в образе Фриды совсем другую Маргариту, совсем не ту, которую в качестве образца для подражания предложил ей лукавый Коровьев. Всё-таки Маргарита – женщина светская и, в отличие от Бездомного, оперу Гуно видела и слышала. Судьба Фриды слишком похожа на судьбу Гретхен, чтобы Маргарита не вспомнила о другом значении своего имени.

Во-вторых, образ убитого младенца напомнил героине о недавнем разговоре с Воландом. А значит и о том, что она здесь присутствует не для веселья, а для спасения. Но главное, что Маргарита действительно, как и хотел Коровьев, ощутила себя преступницей. Как же это может быть? Откуда это чувство вины, эта готовность понести наказание, отказавшись от обещанного Мефистофелем воссоединения с возлюбленным? Похоже, мы обнаружили ещё одну, незамеченную ранее параллель из «Фауста» – сцена в тюрьме, куда Фауст проникает со связкой ключей. Обнаружив эту параллель, вынуждены тут же соотнести её с 13 главой, где со связкой ключей в клинику к Бездомному проникает дух Мастера. Только не будем забывать, что соответствия с 12-13 главами у нас зеркальные, отрицающие. Вот и Фагот-Фауст – это не Мастер, а наоборот.

Чтобы понять переживания Маргариты из-за рассказа о Фриде–Гретхен, нам придётся вспомнить, что образ бездетной жены тоже относится к символике посланий апостола Павла. Точнее, там сказано о жене, которая «спасется через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием».[71] Этот символический образ один из самых сложных для истолкования. На самом деле, мы будем опираться на образы Романа, чтобы истолковать это условие спасения души, а не наоборот. Но послание Павла задаёт нам направление поиска смысла.

В общем-то, судьба нашей героини не так сложна, чтобы заблудиться в поисках источника чувства вины. Кто или что в жизни Маргариты является тем чадом, которое сама Маргарита считает погибшим, но которое ещё может её спасти? Так же, как к воспоминаниям о мастере, и даже сильнее Маргарита привязана только к роману о Понтии Пилате, безвременно погибшему в огне. При этом героиня винит в гибели этого детища себя, а не заболевшего мастера.

Очень похоже на правду. В таком случае, что означает возглас переживающей вину героини: «А где же хозяин этого кафе?». И почему она так остро реагирует на невинное замечание Бегемота: «при чем же здесь хозяин?». Хозяин действительно не душил младенца в лесу. То есть в нашем случае – не жёг роман в печке. Следовательно, по авторитетному мнению свиты Воланда, это не мастер. Поскольку мастер – это лишь телесная ипостась художника, побуждаемая страстной музой, которую иногда посещает хозяин, творческий дух. Само слово хозяин в евангельских притчах имеет однозначное истолкование. Однако, сама муза, то есть Маргарита до сих пор думала иначе. Она-то, послушная мужу-материалисту, который обожал свою жену, считала себя божественной ипостасью, необходимой мастеру для рождения любимого чада. Именно это самообожествление души смертного человека – и есть тот грех гордыни, который отличает настоящую ведьму.

Получается, что Маргарита отчасти понимает аллегорию, заданную ей для испытания загадку о Фриде и задушенном ребёнке. Но вопрос о хозяине, давшем жизнь ребёнку, для неё имеет иной смысл: «а где же мой мастер?». Ради ответа на этот вопрос Маргарита согласилась на все испытания, потому и задаёт его при первом же намёке. А тут такой странный ответ, что отец ребёнка, оказывается, вовсе не участвовал в его смерти.