Мне 40 лет

Конечно, у списка запланированных адюльтеров была предыстория. Лично у меня сначала и мысли об изменах в браке не было, и я полагала, что это взаимно. Саша был красавчик, оживающий на большое чувство, но с трудом переносящий отсутствие внимания. Он как бы позволял дамам преследовать себя. Это раздражало, потому что в любой компании находилась невостребованная продавщица, парикмахерша и т. п., немедленно начинающая опекать его посудо-хозяйственным образом. Пришивать пуговицу, доставать продукты, стричь волосы. То есть именно то, чего я никогда не собиралась делать. В ответ на претензии «Ты уж блюди себя, блин!» он делал невинные глаза, обозначающие «это они сами». Будь я помоложе, решила бы, что попала в объятия такому красавцу, при виде которого женщины впадают в безумие. Но я и сама умела, если надо, посмотреть на мужчину так, что он начинал прямо в метро расстёгивать мой бюстгальтер. Так или иначе, мы оба были ревнивы и презирали законы среды, из которой пришёл другой.

После родов и академки я оказалась на другом, более интеллигентном курсе. Там уже были сбитые в тройку девочки, я пришлась четвёртой. Первая была поэтессой, из тех, кто хороши в молодости, но потом никем не становятся. Вторая была монументальной красавицей. Третья была томной, невзрачной фрейлиной монументальной красавицы. Две последние писали прозу «под Булгакова». Поэтесса была бездетна, безмужна и обручена с литературой. У красавицы был лимитный муж, добротный, преуспевающий, красивый и спокойный. У невзрачной был муж, скользкий комсомольский поэт.

Я запала на спокойного. Мы начали перезваниваться и философствовать. У меня были проблемы в браке, я рассчитывала на большую психологическую прочность мужа, чем было дано ему от природы и воспитания. У красавицы брак висел уже на волоске, тем более, что она была третьей женой. Планов на секс у меня, естественно, не было: во-первых, я ещё видела себя в верности, во-вторых, постели подруг не будили во мне охотничьего азарта, в-третьих, в этом ракурсе собственный муж выглядел интересней. Мы с мужем красавицы реализовывали потребность изливать душу. Кажется, и встречались вдвоём всего один раз, и говорили про свою работу. Я радовалась смене картинки — вместо вечно ищущего свою певческую интонацию невзрослеющего отца двоих детей возле меня был мужчина, от которого веяло покоем.

События преглупо закрутились. То ли я поделилась с поэтессой, что мне нравится муж красавицы, то ли она сняла эту информацию с какой-то сцены в компании, но её девственный рассудок замутился. Как все сексуально-необслуженные, она бросилась в пламя, которого не было, стала заламывать руки, писать про это стихи (своего любовного материала не было) и клясться честью и жизнью, что тайна умрёт в ней. Вечно не высыпавшаяся мать близнецов, с немалым по возрасту опытом половых отношений, я плохо врубалась в её пафос, ведь «ничего же не было».

А тут ещё невзрачная, писавшая прозу, напечатала с помощью комсомольского мужа стишок в сборнике. Стишок выдавал её глубокую непригодность к выбранному делу, и я посоветовала больше никогда стихов не печатать, потому что проза у неё была не хуже, чем у всех на курсе. Она посмотрела на меня, как пациент на врача — убийцу, и резко охладела ко мне.

Как-то в день зачёта по творчеству Пушкина поэтесса позвонила, почти рыдая. Из сбивчивых фраз я поняла, что она «не смогла с этим жить» и поведала невзрачной о моём интересе к мужу красавицы. Что та возбудилась ещё больше и скорее всего настучит красавице, так что «будет разговор». Я прибалдела, но литинститут есть литинститут, там провинциальная половина предпочитает промискуитет, а московско-интеллигентская — пояс целомудрия, при том, что все стоят на одинаковых котурнах.

Я поехала сдавать зачёт по Пушкину. В коридоре три мрачные подружки многозначительными жестами показали дорогу в пустую аудиторию и устроили там православно-комсомольское собрание, в ходе которого красавица плакала и сморкалась, поэтесса кидала на меня молящие взоры, а невзрачная спрашивала: «Как ты могла?» Первым моим посылом было сказать: «Девки, вы чё, охренели?» — и пойти сдавать Пушкина. Потом я подумала, что вся половая жизнь троицы представлена браком красавицы и что я, хоть и в невинной форме, посягнула на их общее сексуальное достояние. «Ну признайся, что ты всё это выдумала?» — вскрикивала невзрачная, но я не знала, какое «это» они, самовозбуждаясь, за ночь выдумали, и на всякий случай отрицала вообще всё.

Когда я была отпущена под укоры невзрачной про поруганные узы дружбы, то, наплевав на зачет по Пушкину, побежала в ЦДЛ — бог знает, какую сцену эта компания могла устроить невиновному мужу красавицы. Я попросила одного писателя позвать потенциально пострадавшего к телефону и, поскольку аппарат в квартире был параллельный, на эзоповом языке объяснить, что, если будут спрашивать, ни в чём не сознаваться. И хотя сознаваться было не в чем, я понимала, что даже из факта наших телефонных разговоров компания пылких девственниц сошьёт дело. Телефонный номер был занят час.