Мне — 65

Вахтерша смешалась, а я посмотрел на себя в дверное отражение, подумал, что в какой-то мере ее ошибка простительна. По внешности какой из меня писатель, я и сейчас больше смахиваю на пирата. Разве что уже не рядового, а так это капитана быстроходного клипера.

Одна приятная дура сетует, что вот бы ей родиться в прошлом, как бы ей было хорошо. Я – смолчал.

– Как здесь все отвратительно, – сказала она, морща нос. – Экология не в порядке…

– Надо же, – удивился я.

– Как ужасно, да? – спросила она. – А этот бензин на дорогах, тяжелые металлы, что оседают в траве…

– Которая растет по обочинам дорог, – уточнил я. – Потому вдоль всех шоссе полосы по сотне метров, которые нельзя использовать под пашни.

– Вот-вот! Это ужасно, правда.

– Правда.

Она вздохнула.

– Я опоздала родиться.

– Что?

– Говорю, я хотела бы родиться раньше.

– Когда? – спросил я.

– Ну, хотя бы… хотя бы лет на сто раньше! Тогда не было еще озоновой дыры, атомной бомбы, загрязнения атмосферы…

Она щебетала и щебетала, я… смолчал. Я помню, что было тогда, когда не было озоновой дыры, атомной бомбы и загрязнения атмосферы.

Сидим уже не с кружками пива, теперь в руках у нас удлиненные такие стаканы, в которых пиво хорошо просматривается на свет, видна вся красота благородного напитка. Мы все трое выжили в ту, доперестроечную эпоху, уцелели в перестроечную и вот теперь наслаждаемся всеми красками жизни. В советскую эпоху существовали, как в монастыре, жили, как говорится, высокой духовной жизнью, а на всякие приятные мелочи жизни нам всячески помогали не обращать внимания. Очень даже помогали.

– Мы столкнулись с уникальнейшим явлением в области мышления, – говорит с апломбом Кириченко. – Его, этого явления, просто не могло существовать ни в Средние века, ни в начале двадцатого века, которые уже прошлый век, ни даже каких-нибудь пятьдесят лет тому!..

– Ну-ну, – спросил Иван Михайлович иронически, – что это за явление?

– Скажу, что это за явление, скажу. Раньше думали своими головами, правда, новость?

Иван Михайлович обиделся.

– А теперь я, значит, не думаю?

– Не думаешь, – отрезал Кириченко. – Ты – выбираешь! Да-да, выбираешь из десятка предложенных тебе лучшими экспертами и специалистами мнений. Или решений. Или реакций, неважно. Это было немыслимо в те, допотопные века. А сейчас именно так. Куда бы ты ни обратился мыслью, о чем бы ты ни задумался, тебе не надо всякий раз мучительно напрягать мозги: над этой проблемой, даже если она возникла только сегодня утром, уже успели поработать лучшие специалисты… да не родного двора, а всей планеты! И дали ряд решений. Пусть даже разных, пусть даже взаимоисключающих! Но они уже лежат перед тобой: глубоко аргументированные, четко отграненные, хорошо уложенные в афористичные фразы… Выбирай! И ты… выбираешь. Не только потому, что в самом деле не в состоянии с ними тягаться, они сформулированы лучше и четче, а потому, что какое-то из этих мнений действительно совпадает с твоим. И ты его берешь, начинаешь им оперировать, как своим. Таким образом, даже ты, умный вообще-то человек…

Иван Михайлович иронически поклонился.

– Благодарю-с!

– Даже ты, умный, я ж не спорю, признаю, но и ты выбираешь из готового, а не формулируешь свое. Я хочу сказать, что пришло новое время, время выбирателей! Новая формация людей. Новый стаз. Впервые формируется целое поколение… а потом это станет естественным!.. когда человеку нет острой необходимости вырабатывать свое личное мнение. Проще взять готовое и сделать личным… Юра, а ты чего молчишь?

Я отпил, развел руками.

– Это покажется не по теме, но… послушайте. Помню, мы когда собирались за столом, то всегда пели. Все мы знали массу песен. Пели в застолье, пели в саду, пели на улице. Когда идешь, бывало, отовсюду несутся песни. Поют мужчины, поют женщины, поют все… Но вот выпустили первые магнитофоны. Помню, такие громоздкие ящики с бобинами лент, что постоянно то рвались, то спадали кольцами… Появились первые записи песен. На свадьбы и застолья стали приносить эти ящики… Главное, никогда не заморятся, как приглашенные гармонисты, никогда не капризничают, поет и поет… Да и, если честно, те магомаевы, ободзинские, утесовы и прочие бунчиковы пели все же лучше, чем мы, с нашими простецкими голосами. Так и повелось, что везде, где раньше пели сами, стали включать магнитофоны. А потом эти ящики стали вовсе переносными, а вместо катушек пошли кассеты, да и записи стали чище, глубже, их стало больше!.. И что же? А то, что теперь никто нигде не поет. Да и зачем? Достаточно протянуть руку и ткнуть пальцем в клавишу. А то и вовсе с переносного пультика. Ведь эти профессионалы поют лучше нас. А песен много, выбирай на вкус!

По их глазам вижу, что да, хоть говорю правду, но мы все предпочитаем слушать профессионалов, чем друг друга, но в чем-то я все же сволочно прав, гадко прав. Собственные песни мы потеряли. Ну так ведь это хорошо, что потеряли? Неужели я лучше пою, чем Магомаев или Паваротти? В чем же дело, почему все равно разрастается чувство глубокой и непоправимой потери?