Мне — 65

По жвачнику мелькнула реклама новенького майонеза: «…капуста брюссельская, колбаски немецкие, перец болгарский, оливки греческие, креветки турецкие, семга норвежская…», еще чего-то целая куча, не запомнил, ну и гордая концовка, та, что майонез-то нашенский, домашний, фабрики такой-то, без него – никуда. И все обращают внимание только на этот самый майонез, потому что все остальное: капуста брюссельская, колбаски немецкие и все-все из самых разных частей света – знакомо, привычно, буднично.

Да, никто из сегодняшних людей и ухом не ведет на такое невозможное совсем недавно чудо, никто не вскакивает с криком изумления и недоверия!

А если еще добавить совершенно немыслимое: все это ставят передо мной… или перед вами – не жалко, заботливые женские руки в разгар зимы? Но для нас это так привычно, что ни ухом, ни глазом. А ведь подобное было недоступно даже всесильному товарищу Сталину, генералиссимусу и отцу народов, не было доступно божественному Ленину, знаменитым Черчиллю или Рузвельту, не говоря уже о всяких там императорских величествах и высочествах, помазанниках Божьих, королях, шахах, падишахах и магараджах.

А вот вы – жрете, хоть бы что! Хотя вроде бы не императоры.

Жара, зной, озверевшее солнце печет так, что асфальт не просто прогибается под ногами, а буквально течет. Я иду с привычно расстегнутой рубашкой, на редкость жаркий день для столицы, на улицах не только подростки, но солидные и степенные мужчины, нисколько не стесняясь свисающих до колен животиков, ходят по улицам в шортах и обнаженные до пояса. Есть уже загорелые, есть бледные, как недокормленные куры, но не чувствуют себя изгоями общества. Женщины ходят, все еще прикрывая грудь, но уже чисто символически, и когда я написал в одном романе, а потом и во втором, что в недалеком будущем часть женщин станут тоже ходить обнаженными до пояса, поднялся крик, возмущение и косяком пошли всяческие предположения, что у меня сдвиг на почве эротических хвантазий.

Начинаю постигать, почему пенсионный возраст установлен на рубеже 60–65 лет. Постигаю на своем опыте, ибо нет отца, который мог бы подсказать на своем примере, но зато свое, открытое собой, врезается лучше.

Итак, я все еще силен и здоров, могу посадить Лилию на плечи и пробежаться с нею, с удовольствием гоняю на велосипеде по лесу, и половые гормоны все еще в норме, хочу и могу, однако… все чаще наступает грозное равнодушие.

А вот ни фига не работается, ибо нет того азарта, что заставлял вкалывать раньше. Нет и необходимости, ибо уже заработал на безбедное доживание оставшихся лет, а в миллионах ну вот нет потребности, нет. Равнодушно смотрю на романы, начатые, недописанные, задуманные… Слезть бы с дивана да поиграть в компьютерные игры, за последний месяц вышло три или четыре стоящих, но и то если сперва дерябнуть крепкого кофе, кто бы принес прямо к дивану…

В двадцать лет за девчонкой бегал на другой конец города и возвращался пешком к утру, опоздав на последний троллейбус, в тридцать мудро предпочитал пастись в своем районе, ведь подрастают свои дети, долг перед матерью-природой в какой-то мере выполнен, размножился, в сорок – в своем микрорайоне, а то и в доме, даже в подъезде, чтобы, значится, перебежать в трениках, в шестьдесят брал уже то, что само забредет в гости… А теперь, когда сильно за шестьдесят, чтобы оно еще и само залезло сверху. Лень. Все лень, все по фигу. Веют ветры и возвращаются на круги своя, и так далее, словом, а на фиг оно все нужно, все бесполезно, все тупые, один я такой замечательный, что все понимаю и потому ничего не хочу.

«Проблемы с женщинами»… Почему-то молодежи кажется, что в тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят лет, это в зависимости от возраста самого спрашивающего – обязательно наступают «проблемы с женщинами». Именно от возраста. Признаюсь, сам так думал. Но вот постепенно проходил все стазы жизни, от личинки до имаго, а затем до очень даже матерого имаго, и убеждался в мудрости природы, которая отрегулировала все таким образом, что проблем в этом деле нет, но по бабам уже не ходишь, хотя в двадцать лет так прямо порхал, носился, как стрекозел, как трудолюбивая пчелка, стараясь выполнить сверхзадачу природы: перетрахать все, что движется! И что не движется, ибо указано свыше: плодитесь и размножайтесь.