Мне — 65

Надо смириться и с такой печальной неизбежностью, как скорая смерть книг. Книг в житейском смысле, когда под книгами имеют в виду прежде всего бумагу, толстый картон на переплете, тонкий на форзаце, золотое или какое-то там тиснение…

Да, перейдут на сидюки, на иные носители информации. Невероятно? Но мы только что присутствовали при смерти шахмат, ибо Каспаров – последний из людей, кто смог выиграть у машины. Наши отцы были свидетелями смерти извозчиков, на их глазах закрывались заводы и фабрики по производству кнутов, хомутов, рессор для телег, наши деды видели, как доблестно наши конные войска бросались в атаку с шашками наголо на фашистские танки, но также помнят, как конница, которая была богом войны с доскифских времен и победно завершила Гражданскую, умерла…

И всякий раз хорошие и честные люди с пеной у рта доказывали, что этого никогда не будет. Конница всегда останется богом войны, машине никогда не выиграть в шахматы у человека, книги всегда останутся неизменными…

А что плохого, когда книги перейдут на сидюки? Конечно, исчезнет очарование, но ведь еще больше очарования у книг девятнадцатого века, когда их делали в дорогой коже, на особой бумаге, переплеты либо в досках, отчего сохранилось «прочел от доски до доски», либо из дорогой красной меди, латуни, бронзы… Увы, теперь такого не делают, все проще, экономичнее. А сидюки или те носители, что придут на смену, еще экономичнее.

Да, я книжник, у меня книг масса, но пользоваться уже предпочитаю энциклопедиями и справочниками на сидюках, скачиваю по Интернету, сбрасываю на диск прямо из Библиотеки Конгресса или из Ватиканской. Так проще, чем покупать пухлый том в магазине, когда я сто таких томов могу получить на зипе или сидюке.

Да и другим удобнее, только я решаюсь об этом сказать, а другие пользуются, но молчат. Это как с шариатскими судами в Чечне: с трибуны обличают жестокость и бесчеловечность, а дома на московской кухне говорят с восторгом, что вот бы и нам так со своими бандитами.

Я думаю, не только у меня наблюдается некий… комплекс тех лет. Если Лилия очень долго не могла пересилить себя и начать выбрасывать целлофановые пакеты, то я бреюсь лезвием до тех пор, пока кожа не начинает трещать, протестуя, но и после того еще пытаюсь повернуть так или эдак, выжать хотя бы еще одну «брижку», хотя вот на полочке запас новеньких лезвий! Даже два запаса.

И стоят эти лезвия копейки. Вообще, могу вот на деньги, что зарабатываю за сутки, даже за час, купить лезвий на всю оставшуюся жизнь. Так в чем дело? А в том, меня поймут лишь люди моего поколения, что в СССР было всего два завода, которые выпускали бритвенные лезвия. Но вот один остановили на капитальный ремонт, второй временно перевели на работу в три смены, все вроде бы нормально, но… завод не выдержал трехсменной работы, произошла грандиозная поломка. Настолько крупная, что завод остановил выпуск лезвий на несколько месяцев.

Мужчины взвыли. Лезвия быстро исчезли из продажи, а после месяца растерянности в журналах начали публиковать советы, как затачивать о стакан затупившиеся лезвия, в продаже появились машинки для… заточки старых бритвенных лезвий! Эти приспособления множились, но не решали проблему.

Старики вытащили «опасные бритвы», достали точильные камни, молодые пробовали затачивать до остроты бритв кухонные и перочинные ножи.

Наконец Хрущев скрепя сердце велел закупить лезвия у проклятых капиталистов за рубежом. Это была, возможно, первая закупка чего-то иностранного. Правда, импортными пользовались недолго, в ударном порядке начали выпуск бритвенных лезвий «Балтика», импортные тут же исчезли. Но, думаю, не у одного меня с того времени осталось вот такое вот болезненно бережливое отношение к некоторым вещам.

Совсем недавно еще считалось, что все, проделываемое женщиной и мужчиной в постели, развратом не является, а разврат только в случае, если мужчина с мужчиной или женщина с женщиной. Но теперь, похоже, пал и этот последний бастион.

Что в очереди на легализацию? Осталось узаконить педофилию, скотоложство…

Чересчур много пишу? Нельзя сравнивать мальчишку, который в прошлом году начал писать, и человека, который оттачивал умение, работоспособность и качал литературные мускулы столько лет. Ведь правильнее сказать, что я эти романы писал всю жизнь. Или готовился написать. То есть публиковаться я начал с двадцати пяти лет, первую книгу удалось издать только через семь лет. Но даже взявши отсчет с выхода первой книги, у меня издано по книге в год. А это намного меньше той продуктивности, что у нынешних бойких ребят!

Вжившись в этот мир начала третьего тысячелетия, очень рискованно писать даже о временах не столь отдаленных, скажем, про эпохи Ивана Грозного, Петра Первого или даже совсем близкие времена Сталина, которые застал сам, при котором жил. Проколы будут на каждом шагу: написал, к примеру: «Он, не отрывая взгляда от телевизора, взял с блюда банан и машинально съел…», как сразу же начнется: в те времена не было телевизоров, даже бананов не было, замени их простыми яблоками или грушами…