Мне — 65

Из каждого потока ВЛК один-два, а когда и больше остаются в Москве подобным способом. Весьма нечестным, на мой взгляд, ибо большинство к этому времени уже давно женаты и обросли детьми. В Литинституте на последнем курсе всегда начинается суета, в спешке ищут подходящие браки, то же самое в университете, в любых институтах, где учатся провинциалы.

Один из виднейших советских писателей, лауреат Сталинской… то бишь Государственной премии, ветеран войны и близкий друг Николая Горбачева, проректора ВЛК, читал нам лекцию, а потом, оставив нас после лекции, начал рассказывать, как он однажды ездил за рубеж и что там видел. Всех это раздражало, все потихоньку бурчали и отводили взгляды – только я, конечно же я, идиот! – встал и попросил закончить на этом, так как нам сейчас идти на овощную базу перебирать картошку, а мы еще не успели перекусить.

Лауреат взбеленился, едва удар не хватил: еще никто и никогда перечить не смел! Тут же наорал на меня, затопал ногами, его затрясло, побагровел, брызгал слюной, я взбеленился сам, поднялся снова и сообщил, что я тоже – член Союза Писателей СССР, тоже лауреат литературных премий и не позволю на себя орать даже Господу Богу…

Разговор набрал обороты, кончилось тем, что лауреат заявил, что либо он, либо этот Никитин, которого и так приняли на ВЛК вопреки настойчивому совету компетентных органов отказать в приеме. Меня посылали к нему извиняться, я отказался. Наверху подготовили приказ о моем отчислении, и тогда оставшиеся мушкетеры: Сиявуш, Абдулла и Бадрутдин, заявили, что тоже уходят с ВЛК, возвращаются в свои республики, где расскажут, как обращаются с писателями из национальных республик, Юра – ты же свой, ты же не русский, ты – украинец!

Подключилась к этому скандальному делу и наша эстетствующая группа во главе с прекрасным тонким поэтом Володей Арро из Ленинграда. Тоже пошли к ректору, объяснили, насколько увольнение Никитина нанесет ущерб репутации Литературного института. Ведь лауреат явно не прав, все слушатели ВКЛ присутствовали при том инциденте, пойдут разговоры…

Скандал закончился тем, что ну никак не могло произойти ни в одной республике, кроме России, ни в одном учебном заведении, кроме Литературного института: преподавателя-лауреата уволили, а мне, чтобы не заносился, влепили строгий выговор… без занесения. А ректору Литинститута Пименову отдельная и самая горячая благодарность за то, что он пошел на неслыханный шаг: встал на сторону правого, а не сильного. Приказ о выговоре провисел год, а потом все благополучно затихло.

И я окончательно стал русским писателем. И с того дня на украинском больше не написал ни строчки, что для студента, вообще-то, что с гуся вода. А то и как орден за отвагу.

Нас разделили по жанрам: прозаики в одну кучку, поэты в другую, а была еще секция драматургов. Самая многочисленная, конечно, у нас, прозаиков. Преподаватели напирали на язык, на совершенствование языка, на работу с языком, на обогащение языка. Все это подтверждалось такими весомыми аргументами, а я был настолько захвачен и ошеломлен перспективами, что с головой ушел в это самое совершенствование, очень быстро стал сильнейшим по виртуозности языка, по красоте и утонченности метафор и прочих завитушек речи.

Мои произведения, разбираемые на семинарах, профессора зачитывали вслух, ставили в пример. Не скажу, что это нравилось остальным, все мы – соперники, но язык произведения – такая простая и доказуемая вещь, что профессионалам все же видно, кто сильнее, кто слабее.

И только на втором году учебы я заподозрил, что нам преподали только азы. То ли потому, что сами преподаватели не знают ничего выше, то ли потому, что остальное трудно и преподавать и еще труднее доказывать. Очень легко написать: «У попа была собака», а потом доказать на примере, что от перемены порядка слов, кардинально меняется смысл. Это доказать можно не только уже подготовленному слушателю, какими являемся мы, но и любому грузчику. Причем доказать легко, грузчик вынужденно признает и согласится.

А вот начинать доказывать, как создавать образ, что на порядок выше, чем виртуозное владение словом, сложно даже для самых подготовленных. Уже потому, что образ можно создавать десятками, если не сотней способов, все эти приемы еще не разобраны и не классифицированы, преподавать их дьявольски трудно… и, кроме того, придется преодолевать неприятие доводов: никто из нас не любит, когда его учат. Особенно не любят писатели. Ведь каждый уверен, что именно он призван учить других. Вообще учить и вести человечество.

Во всяком случае, абсолютное большинство наших вээлкашников так и осталось до конца жизни «овладевать языком». С сочувствием замечу, что для них и эта простая задача оказалась не по плечу: никто из моих сокурсников так и не отметился даже в виртуозном жонглировании словами. Из всего курса впоследствии встречал только имя Владимира Арро, драматурга, он стал председателем Ленинградской писательской организации, но как насчет собственно литературы, просто ничего не знаю.