Мне – 75

Я в самом деле не понимаю такой странной заботы, очень странной, если я на модафиниле всегда бодр и силен, много работаю, работаю со штангой и гантелями, решаю сложные задачи, а после стакана водки мне хреново, не говоря уже о том, что и наутро голова раскалывается от похмелья, печень болит, тошно… но модафинил нельзя, а вот водкой хоть залейся! В каждом магазине, магазинчике, лавке и лавочке! Как и сигареты, кстати, что ежегодно убивают сколько-то сотен тысяч человек. Хоть алкоголь еще больше. Но и табак и водку Министерство здравоохранения не запрещает…

Хотя здравоохранение во всем мире глупит, просто наше по глупости впереди планеты всей. Честно говоря, я не понимаю, почему везде запрещена марихуана с ее терапевтическим эффектом, еще никого не убившая, почему под строжайшим запретом ЛСД, хотя им лечили даже идиотов в самой тяжелой степени…

В начале книги я уже упоминал, что я в молодости, конечно же, лизал марки с ЛСД, его тогда привозили именно на марках, что объясняется не только конспирацией, но и способом нанесения ЛСД на большой лист бумаги, его просто опускали на мгновение в раствор, а потом вытаскивали, высушивали и разрезали.

Я употреблял ЛСД несколько лет, но изменение моего сознания проявилось только в том, что я захотел из литейщиков стать писателем, чтобы получить возможность описывать эти сказочно прекрасные миры, что открывались мне.

И я им стал.

А изобретатель ЛСД швейцарский химик Хофманн, который принимал его до конца своих дней, умер от сердечного приступа на сто третьем году в ясном уме и твердой памяти. Стоит учесть, в его роду долгожителей не было, он сам упоминал об этом.

Разумеется, я, как законопослушный гражданин, наркотики не применяю и вам говорю с этих страниц: наркотики – зло! Однако повторяю насчет различных ноотропов, усиливающих деятельность вашего мозга, все-таки будьте смелее.

Почему?

Биология наша такова, что мозг работает либо из-под палки, тогда очень недолго, либо при условии поощрения сладкой морковкой.

И нам гораздо легче сохранить здоровье и дожить до ста и больше лет, но все-таки хотелось бы еще и в какой-то мере сохранить способность понимать, что мы делаем.

Сейчас же у нас перспектива при соблюдении строжайших режимов и бережного отношения к здоровью в сто лет сохранить все двигательные функции. Будем гулять по улицам городов, красивые, стройные и румяные, но не состоянии вспомнить, кто мы такие…

Потому я сам принимаю мощные ноотропы, что заставляют работать мозг в турборежиме, и вам… нет, я не могу порекомендовать, и дело не только в Большом Брате, который все видит, просто я не знаю вашего веса, темперамента, болезней и много чего разного, что влияет, потому осторожно говорю только о себе.

Наш мозг ленив, он всегда старается увильнуть от любых нагрузок, потому чрезвычайно легко дряхлеет, слабеет, наконец оказывается неспособным выполнять самые простые умозаключения.

Он обижается и даже огрызается, когда я его вот так грубо большой толстой палкой, но потом видит, что мы молодцы, столько работы переделали, пусть завидуют, гады!

Может оказаться странным, но я считаю наш возраст, именно в районе от семидесяти и выше, самым интересным и продуктивным. Да, можно сказать, каждый кулик свое болото и свой возраст хвалит, однако мы же помним, как бездарно тратили не дни, не месяцы, а годы, а кто-то и десятилетия!

И вот сейчас, когда есть жизненный опыт, а мозги все еще работают, мы вдруг поняли, что если сейчас не сделать все, что хотели, то уже никогда не сделать.

И потому сейчас живем интенсивнее, чем двадцать или сорок лет назад, работаем больше, узнаем больше, стараемся успеть и все доступные радости и в то же время понимаем, что те радости, какие казались главными в двадцать-тридцать лет… ну, они тоже как бы радости, но есть и повыше их, которых в те годы не знали.

А-а, вот первый вариант начала этой книги, отыскался среди файлов. Это я к тому, что написано не вот так с лету, а собиралось медленно и вдумчиво, хотя сам я человек не медленный и не очень вдумчивый, предпочитаю все делать быстро.