Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой

Короткое стрельнинское наваждение очень быстро растворилось в балтийской дымке, и 1 сентября юнкер младшего курса 2-й роты начал военную службу. Новая, непривычная и оттого казавшаяся чужой обстановка с незнакомыми лицами вокруг угнетающе подействовала на 17-летнего юношу, породив неверие в свои командирские качества.

Из письма матери к Борису от 2 октября 1888 года:

…Грусть твоя всецело передаётся мне. Каждое твоё страдание я переживаю вдвойне. За тебя и за своё бессилие снять его. Может быть, когда ты будешь читать это письмо, твоё настроение уже изменилось и тогда тон моего письма будет излишним. Но сейчас мне так жаль тебя, что хочется серьёзно поговорить с тобой. Мы во многом обездоленные люди. Наш мир уже видимого мира других. У нас почти нет родных и мало друзей, а потому мы должны жить иначе и нести больше обязанностей. Если мы не будем искренне и крепко связаны между собой, если не будем глубоко правдивы и честны, готовы буквально положить друг за друга душу, то мы должны пропасть. По крайней мере, нравственно. Нам надо всё завоёвывать — место между людьми, их уважение и добиться, чтобы невольно они отдавали нам справедливость. Как, по-твоему, мы можем дойти до этого? Именно усвоив себе строго нравственный и в то же время трезвый взгляд на жизнь. Мы все честны и верны от предков своей родине, государю. Но этого мало, это только основа. Мы никогда не должны позволять беспричинной тоске овладевать нами, опускать руки от того, что сердце рвётся к какой-то другой жизни. Совсем не той, что окружает нас…

Не жить будущим потому, что оно неминуемо вытекает из настоящего. А настоящее — это каждый переживаемый час и глубокая ответственность за него. Уже сейчас ты становишься опорой семье, так как у нас нет её отца. Но есть молодая сестра и не старая мать, которым нужна сила. И она в твоей любви, уважении, отношении к нам обеим. Ты наша опора и защита…[241]

Психологический барьер во взаимоотношениях со сверстниками вскоре был преодолён, судя по присвоению Борису Адамовичу воинских званий унтер-офицера, младшего и старшего портупей-юнкера[242].

Заречный «палаццо»

Паводок Туры 1889 года принёс жителям и владельцам заводов Заречья новые беды. И вновь среди членов думского комитета по наводнениям — Филимон и Фёдор Колмогоровы. Хлопоты, заботы и понесённые семьёй убытки в моральном плане компенсировало Высочайшее пожалование самого младшего из сыновей кожевенника царским орденом.

Инженер Александр Колмогоров первой же наградой — орденом Св. Станислава 3-ей степени[243] — превзошёл 65-летнего отца особенностью отличия. В дальнейшем он удостоится и других более высоких наград, но до ленты ордена Св. Александра Невского, на которой купец Филимон Колмогоров получит свою четвёртую золотую медаль «За усердие»[244], не дослужится никогда.

Зиму 1890 года большая семья Колмогоровых встретила в новом и только что отделанном дворце, ставшем бесспорным украшением Зареки. Из прекрасного лицевого кирпича с парадным балконом со стороны Мостовой улицы и большими окнами 2-го этажа по всему периметру здание уступало своей значимостью только Вознесенско-Георгиевскому храму этой части города.