Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера

Сознаюсь: далеко не вся известная мне музыка Моцарта (как и Гайдна — в отличие от Баха и Бетховена) кажется мне такой уж безоговорочно гениальной. На это, кажется, намекал и Святослав Рихтер, сказавший однажды, что почему-то никому (включая и его, Рихтера) не удается хорошо сыграть Моцарта, «ничего не остается в голове»!? (Ну, уж не знаю насчет головы, а в репертуаре Рихтера Моцарт был постоянно.) Возможно, дело в том, что очень многое Моцарт писал на заказ и нередко (в отличие от того же Бетховена) с готовностью потакал далеко не безупречным вкусам своих клиентов. Тут дело, понятно, не в таланте, а в натуре. Так или иначе, но для меня очевидно: у Моцарта, даже в одном произведении, совершенно гениальные откровения (обычно это медленные части) подчас уживаются с милой, благозвучной, но сравнительно легковесной музыкой. Есть, конечно, и абсолютные шедевры типа 20-го и 24-го фортепьянных концертов или Концертной симфонии для альта и скрипки с оркестром (и многое, многое другое), но все-таки меня как-то смущает порой эта двойственность.

                    Моцарт!
                  Сын солнца,
            Неуемный садовник,
      Приглашает нас снова в свой сад,
       Сад цветущий, вечнозеленый,
      Веселящий, влекущий, пьянящий.
     Где цветут круглый год анемоны,
    Где резвятся стрекозы и ящерицы,
              А вокруг виноград.

               Незабудки и шафраны,

           Тут фиалки, там гвоздики!
      Но скажи мне, где ж тюльпаны!?
            Розы где, где лилий лики?

        Сад сияет, сверкает, смеется,

Дождь пройдет — точно манна прольется!
       Точно манна... но как странно:
         Где же рыцари тюльпаны?
              Лилии где — девы?
         Где же розы — королевы,
          Хризантемы, где вы!?

         Вдруг, веселием наскучив,

               Среди бела дня
          В ясном небе тучи, тучи,
                Полные огня.
 И внезапно расцветают на глазах у вас:
           Розы! лилии! тюльпаны!
                Хризантемы! —
            Странно, странно:
            Все не в добрый час.

     Но не бойтесь: дождь прольется

—       Сад встряхнется, встрепенется,
           Словно радужная птица,
                Не жалея краски,
           Засверкает, заискрится!..
             Анютиными глазками.

       Моцарт, Моцарт, Сад под солнцем,

Неуемный, беззаботный солнцелов — кудесник!          Как цветы, чудны твои песни:
                 В пылу цветения
            Вдруг умереть готовы.

ФРАНЦ ШУБЕРТ ТАЙНА ФРАНЦА ШУБЕРТА

«Когда я пел о любви, она приносила

мне страдания, когда я пел о страдании,

оно превращалось в любовь.»

/Франц Шуберт/

Когда мы говорим: «Девятая симфония», можно как правило не называть имя автора — и так ясно, что речь идет о величайшем творении Людвига ван Бетховена, творении, которое, видимо, так и останется навсегда Эверестом в Гималаях мирового симфонизма. Но сейчас моя душа переполнена майским ливнем еще одной «Девятой», и тоже последней... Франц Шуберт! Невозможно, но приходится поверить, что это грандиозное, полное торжествующей силы жизни произведение окончено неизлечимо больным человеком всего за несколько месяцев до его безвременной кончины: Шуберт не дожил два месяца и двенадцать дней до 32 лет!

Гении не обязательно живут недолго: Гайдн прожил 77 лет, Гендель 74, Бах 65, Бетховен 57... Только Моцарт, Мендельсон и Шопен (да еще Бизе и Беллини) не дотянули до 40, но они хотя бы перешагнули за возраст Иисуса Христа. Впрочем, какая-то закономерность, видимо, все-таки есть: именно с этими тремя Шуберта роднит сверхранняя сверхгениальность. Но никто из них, даже Моцарт, не создал на рубеже неполных 32 лет своей Девятой симфонии (а заодно и Восьмой, «Неоконченной»), ни струнного Квинтета до мажор, ни 21-ой фортепьянной сонаты си-бемоль мажор. Ромен Роллан очень образно заметил, что все музыкальное творчество Моцарта было «цветение». Что же сказать о Шуберте, который, прожив на «целых» 4 года меньше, успел создать: 9 симфоний, 6 месс, свыше 100 произведений для хора и вокальных ансамблей, более 60 инструментальных ансамблей, 22 фортепьянных сонаты и еще несколько десятков сочинений для фортепьяно в две и в четыре руки, 18 произведений для сцены и, наконец, свыше 600 (никто не знает, сколько еще безвозвратно утрачено) лирических песен, которых — не напиши он ничего другого — было бы уже достаточно, чтобы обессмертить навсегда его имя!