Мне как молитва эти имена. От Баха до Рихтера

         Я странствующий рыцарь в царстве добрых чар,
         Тоскующий, влюбленный, одинокий. И отважный!
                                 Вы спросите:
При чем тут рыцарь, мало ли людей стремится в это царство?
                  А я на это вам скажу: его врата
    Только для рыцарей распахнуты, вот их на свете мало!
                              Большинство же —
         Туристы, что толпятся у красивого фасада,
   И даже не подозревают, сколько таинств от них сокрыто.
                               Я их не осуждаю.

                            Ну а зачем отвага?

                                    Отвага!..
           Среди сказочных картин одна другой прекрасней
               Встречаются такие бездны и вершины,
           Рядом с которыми земные пропасти и пики
                     Не более чем детская забава.
                              Если уж бездны —
          То до самых сокровенных недр мирозданья!
                               Если вершины —
          То подобные ступеням в обитель Божию!
                        И не всегда заметишь
              Уступ между падением и взлетом.
            Так что поверьте: если нет отваги,
           Уж лучше дома оставайтесь, господа.

             Порой, поддавшись малодушию, и я

            Надолго возвращаюсь в мир земной.
           Но сердце мое там, и рано или поздно,
           Вновь облачившись в славные доспехи,
             Я удаляюсь в царство добрых чар.
      И вновь я странствующий рыцарь одинокий,
                    Тоскующий, влюбленный...
                              И отважный!

В сущности, нет никакой разницы между «безднами» и «вершинами»: мироздание не имеет верха и низа. Но условная, чисто поэтическая, направленность вектора все же есть. Вот тут-то, по-моему, и заключено основное различие между Бетховеном и Шубертом. Много говорят о том что у первого конфликты всегда разрешаются, а у Шуберта нет — ? Да нет же! Волевой натуре Бетховена было присуще осознанное стремление «ввысь» («Мое царство в воздухе!») — первоначально, чтобы возвыситься над судьбой, впоследствии, примирившись с нею, чтобы обрести свою «Божию обитель». Обрел-таки, разве не об этом финал его Девятой симфонии, последние квартеты...

Шуберту, похоже, не требовалось даже усилий, в этом он скорее сродни Моцарту. Но то, что открывалось перед ним, требовало немалой отваги. И если справедливо мое предположение, что он отступился в Восьмой симфонии, то в Сонате си-бемоль мажор и Квинтете до мажор этого уже не случилось. Это не беспредельная скорбь и смирение последних опусов Бетховена — это ясный спокойный взгляд в такие запредельные «бездны мироздания» (я говорю о вторых частях), что у меня вот опять мурашки забегали по спине, когда я пишу об этом.

А после — жизнь продолжается, и разве это само по себе не есть разрешение конфликта? Правда, в сонате дело сложнее. Там в четвертой части отдельно от основной темы восемь раз повторяется двойное соль (в малой и первой октавах), в девятый раз это уже си-бемоль, а в последний, десятый, фа. У Артура Шнабеля, которому мы во многом обязаны тем, что почти не исполняемые ранее сонаты Шуберта стали репертуарными, эти двойные ноты звучат как «поцелуй украдкой» (есть под таким названием картина Фрагонара) среди веселья, у других пианистов, кого я слышал, громче или тише, но в общем тоже достаточно безобидно. И только Рихтер раскрыл нам зловещий смысл этих ударов: властное напоминание о неумолимо иссякающем времени!