Мне ли бояться!..

— Выбрось ты эти романтические бредни из головы, — продолжил Николай. — Займись каким-нибудь серьезным делом, поступи в институт. А еще лучше — плюнь на все и живи здесь, с мамой. Работы полно, хватит. Она, конечно, девушка красивая, но тем хуже для тебя. Красивые люди недобрые, у них одно окно — зеркало. Ей нужен блеск, поклонение, Москва, а лучше — Париж. — Каждое его слово вбивалось в меня, словно удар топора. — Она никогда не поймет тебя, а ты — ее. Вы с разной земли. Так что оставайся на своей почве, здесь. А потом, может быть, и я к вам присоединюсь. — Николай задумался над своими словами и добавил: — Когда война кончится.

Не хотелось мне его слушать: что он знал о любви? Мы закончили с дровами и пошли к дому, но настроение у меня пошатнулось. Мама и Катя занимались «зверюшками», и я стал помогать им кормить кроликов.

— Что-то ты рано поднялся, поспал бы еще, — сказала мама.

— Кто рано встает, тому Бог подает.

— Совершенно верно, — улыбнулась Катя.

Вчера она сказала мне, что есть два вида пострига: один строгий, когда живут в монастыре, в келье, а другой более мягкий, домашний. И меня порадовало, что Катя выбрала второй. Я вдруг подумал, что могло бы быть, перенесись мы на десять лет вперед и сложись все так, как я хочу: стоит наше Убежище, еще более крепкое, за высоким забором, но с открытыми настежь воротами, которые запираются только на ночь, рядом поле, большое хозяйство, у Николая жена и уже двое детей, во дворе часовенка, куда Катя ходит, мама уют поддерживает, а у отца новое увлечение — он теперь нюхает табак из табакерки и пишет историю рода Барташовых, а Володя, ну что ж, раз так к Москве присосался, пусть в гости приезжает. Я подумал о Полине, но почему-то не мог подыскать ей место на этой картине. Себе мог, а ей…

Мама ушла готовить завтрак, а Катя предложила:

— Пойдем погуляем? Пока Полина спит.

И мы отправились к Волге. Я шел чуть позади нее и представлял, как она будет выглядеть в монашеском одеянии. А ей бы пошло, подумал я. У нее была легкая, стройная фигурка, но достаточно сильная и крепкая. И плавала она здорово, лучше меня.

Как-то раз, когда мне было шесть лет и я стал тонуть, вытащила из воды. За волосы. Вот здесь это было — мы остановились на берегу. И это она впервые рассказала мне об утренней звезде, которая исчезает последней, даруя благодать тем, кто провожает ее в прощальный путь. Может быть, она сама это выдумала? Но уже много лет спустя, прошлым летом, когда Катя подарила мне Евангелие и взяла обещание, что я обязательно прочту, я наткнулся на такую фразу. Она звучала в Откровении Иоанна Богослова: «И дам ему звезду утреннюю». А перед нею: «Только то, что имеете, держите, пока приду». Это наставление получил один из семи ангелов, четвертый. Ему была обещана утренняя звезда. Когда я прочел, мне очень хотелось поговорить с Катей, потому что я многое не понял, но я уже был в Москве, а потом позабыл самое главное. Только «утренняя звезда» осталась. Этой весной, на Пасху, какой-то зверь заколол кинжалом трех монахов в Оптиной пустыни. Именно зверь, с числом 666. Они уже появились, объяснила мне тогда Катя, и «никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме тех, кто имеет это число, и будет убит всякий, кто не поклоняется образу зверя». Так что, понял я, не такая уж у нее безопасная доля. Наоборот, именно в нее-то и будет нацелен основной удар. Сколько вокруг этих зверей-оборотней! А станет еще больше.

— Катя, а что ты говорила вечером Николаю? — вновь полюбопытствовал я. Чего мне так приспичило, сам не пойму.

— Анекдоты про Жириновского рассказывала, — пошутила она.

Ясно. Так мне этого никогда и не узнать, понял я.

— Леша, можно, я тебя попрошу кое о чем? — серьезно спросила Катя.

— Конечно.

— Если надумаешь совершить серьезный шаг или попадешь в трудное положение, приезжай ко мне, посоветуемся. Хорошо?

— Ладно. Разве я когда-нибудь поступал иначе?

Но я обманул ее. Я не рассказал ей о нависшем надо мной долге, хотя положение было достаточно паршивое. Если не верну миллион в срок, сумма будет удваиваться. Но не бесконечно. На пятый день я буду должен уже тридцать два миллиона рублей. Потом таких должников находят в лесу с перерезанным горлом.

— Ты ничего мне не хочешь сказать? — Катя внимательно смотрела на меня, словно читая мысли. Я покачал головой. — Тогда пойдем завтракать, — вздохнула она.

— Обожди.

Я вдруг решил поделиться с ней, рассказать. Но не о своем долге, не о Полине, а о маленькой семилетней девочке, светлой и ясноглазой, живущей в Москве, у которой родители беспробудно пьянствуют, а бабушка больна и к которой никак не пристанет грязь, налипшая на всех жителей города. Но что будет, если она останется одна?

— Я боюсь, что сами же спившиеся родители толкнут ее на вокзал, — сказал я. — А в лучшем случае — детский дом или какой-нибудь приют.

— Неужели ты не знаешь, как поступить в таком случае? — улыбнулась Катя. Она прекрасно понимала меня, и я почувствовал огромное облегчение, словно гора с плеч свалилась. — А я тебя поддержу.