Мне ли бояться!..

— Руль! — заорал ему Гавр, но машину уже закрутило прямо перед будкой ГАИ.

Покружившись некоторое время на обледенелой трассе, она ударилась о борт одиноко стоящего автобуса. Гавра швырнуло к дверце, Монтигомо — на него, а Веру — на них обоих.

— Все! — сказал таксист с каким-то облегчением. — Приехали! Все живы? Дальше пешком дотопаете. Вон капитан идет.

— Ну ты лихач, батя! — только и смог выговорить Гавр. — Тебе бы государством управлять, а не машиной.

— Я же говорил, главное — тормоза! — назидательно ответил таксист.

В квартиру Вера вошла одна, а Гавр остался ждать на лестничной клетке. Она осторожно прошла по коридору и заглянула в комнату. Родители спали сидя, каждый в своем кресле.

— Тсс! — предупредила она Монтигомо, и перс тихо проурчал в ответ свое любимое слово. Потом Вера достала из холодильника молоко, налила его в блюдце. — Объяснишь им все, когда они проснутся, — сказала она. — И не пугай их, пожалуйста.

Вера задумалась, стоя перед зеркалом: правильно ли она поступает? Уйти или остаться? Но сомнения длились недолго. Ее уже так закрутила какая-то сумасшедшая круговерть, что какие вообще тут могли быть сомнения?.. Она взяла карандаш и, не надеясь все же на сообразительность Монтигомо, написала родителям короткую записку, всего четыре слова: «Не волнуйтесь, все чудесно». А затем выскользнула за дверь.

5

— Где же сказка? — спросила Вера.

— Вот здесь. Утренний спектакль — самый детский. Как раз для нас, — пояснил Гавр, подходя к служебному входу театра на Тверском бульваре, которым руководила знаменитая актриса. — «Синяя Птица» — вечно исчезающая мечта, ты ее ловишь, а она оставляет лишь перышко.

Он достал какое-то удостоверение и предъявил вахтеру. Затем они вошли в лифт и поднялись на четвертый этаж. В коридоре на одной из дверей висела табличка: «Литературная часть». Гавр открыл комнату своим ключом. В кабинете стояли два стола, шкаф, диван, несколько кресел, а на вешалке висели цилиндр и шпага. Один стол был завален рукописями, а другой — девственно-чист.

— Располагайся где хочешь, — небрежно бросил Гавр, запихивая ногой муляж автомата под диван. — Тут я и работаю.

— Ты же врал, что банкир? Обанкротившийся.

— Я сочинял. Начитаешься здесь разных пьес, поневоле и сам станешь сочинителем. Я — литературный редактор. Тоже обанкротившийся. Сейчас какую профессию ни возьми — все банкроты. Так что не так уж я и лгал.

— А чем ты тут занимаешься? — Вера взяла в руки шпагу и нацепила на ее острие цилиндр.

— Ничем. Рукописи смотреть уже не могу: надоело. Да и не нужно. Все решает сама Великая Актриса. Хожу на прогоны спектаклей, пью кофе в буфете. Скоро меня ликвидируют, как пережиток.

— И куда ты пойдешь?

— Возьму автомат, шпагу — и на большую дорогу. Жаль, в реквизиторской пулемета нет. — Гавр собрал со стола несколько рукописей и запихнул их в переполненный шкаф. Затем вытащил красную папку. — Погляди, что пишут. Это уже по твоей будущей профессии. Клиент. Пьеса называется «Конец Вавилонской Блудницы». А среди действующих лиц он собрал Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова, Горбачева и Ельцина. Ну отчего бы им не встретиться в одном жарком месте? И множество мелких персонажей. Я насчитал сотню, а потом сбился и плюнул. И все говорят стихами. Да, чуть не забыл! Есть там еще Некто таинственный, который торжествует в конце пьесы, пожирая всех остальных. Чуть ли не зрителей в зале.

— А в чем же смысл? — Вера встала рядом, заглядывая в страницы.

— Видишь ли, все они передают власть друг другу, чтобы в конце концов она досталась этому Некто, последнему, Зверю, который водрузит свое антихристово знамя и сожжет все в огне. Такой вот печальный финал, Вера. — И Гавр слегка приобнял девушку за плечи, как бы утешая.

— А почему такое странное название?

— Это образное сравнение. Под именем Блудницы автор имел в виду город, где разворачиваются события.

— Страшный конец нас ждет, если его пророчества сбудутся, — промолвила Вера.

— Место пьесе — в корзине! — ответил Гавр и уже собрался швырнуть ее туда, но передумал. Поставил на полку. — Сохраню и буду почитывать внукам. Потому что такому — не бывать!

— А если будет, то, может быть, спасутся лишь двое, два сердца, чтобы возродить заново поруганное и поверженное? — спросила вдруг Вера.

Гавр не успел ответить, поскольку дверь распахнулась и в комнату влетел офицер царской армии, похожий на полковника Вершинина из чеховской пьесы.

— A-а, ты здесь? — радостно выкрикнул он. — Слушай, одолжи пятьдесят долларов на месяц?

— Нету! — отмахнулся Гавр.

— Ну, марок?

— Тоже, Вася.

— Пойду, спрошу у помрежа, — повернулся к двери артист.

— На Малой сцене репетируют булгаковского «Мастера…», так ты лучше к Воланду загляни, — посоветовал Гавр. — Полные карманы набьешь… Вот что творится, — взглянул он на Веру, когда «полковник Вершинин» исчез. — Русский офицер, чеховский интеллигент, а бегает по всему театру за долларами. А просвещенный купец Лопахин, купив вишневый сад, сидит в буфете и пьет пепси, подсчитывая, хватит ли ему на гамбургер. До чего же Россию довели, да?