Мне лучше

Гайар не сказал ничего больше и вышел, видимо досадуя, что не удалось меня раздразнить. Такая игра ему скоро надоест, он станет грызть другую кость – выберет кого-нибудь еще, чтобы срывать на нем злость. Однако мы не договорили. Раз Гайар курировал мою работу, я должен был обсудить с ним мой проект. И я окликнул его. Мог бы встать, догнать, но все произошло иначе: я окликнул его, и он вернулся, вне себя от моей наглости. Хотя в глубине души, я уверен, довольный, что наклевывается второй раунд.

– Это ты меня так зовешь?

– Ага.

– Если желаешь меня видеть, обращайся к моей секретарше. Посмеешь еще раз вот так крикнуть, я заведу на тебя дисциплинарное дело.

– Отлично, шеф.

– Так что тебе надо?

– Хотел с тобой поговорить по поводу парковки.

– Какой еще парковки?

– Ну как же… парковка в Валь-д’Уаз. Я ездил на местность.

– Ты… что? Нет, ты смеешься, что ли? Ты правда туда ездил?

– Правда.

– Ой, держите меня! Олух… Какой же олух!

Он зашелся хохотом и весь побагровел – того гляди, задохнется.

– Да я же просто так сказал – в шутку!

– …

– Мы получили письмо… Ну, они там мечтали нас нанять… И я принес тебе бумажки ради хохмы… вот уж не думал, что ты туда попрешься… Нет, это слишком даже для тебя!

– …

– Ты что же, думал, у какого-то паршивенького городишки хватит средств оплатить нашу работу? У них небось глаза на лоб повылезали, когда ты к ним явился.

– …

– Я знал, что ты кретин, но не до такой же степени! И хорошо, что я тебя так обул с японцами.

Все еще заливаясь смехом, он вышел из кабинета. Шаги его удалялись, но смех остался тут, словно набился мне в уши. Если я ничего не сделаю, он так и останется со мной навсегда, будет всю жизнь глумливо напоминать: ты слабак! И тут все сдерживающие центры в мозгу разом отказали. Бешеный зверь, которого правила приличия держали в узде, наконец пробудился. Гайар перегнул палку. Я спокойно встал, вышел в коридор, сначала медленно пошел, потом прибавил шагу. Догнал Гайара в несколько прыжков. Рванул за шиворот. Он повалился навзничь, закричал: “Эй-эй, ты что!” А больше ничего и крикнуть не успел – я со всей силы заехал ему ногой в челюсть. Хрустнул сломанный зуб, впрочем, это могло мне и померещиться. Он вырубился с первого удара, мне бы на этом и остановиться. Но я не мог – во мне клокотала ярость. Я бросился на колени и приподнял Гайара. Он попытался оттолкнуть меня – значит, что-то соображал. Но я размахнулся и саданул его кулаком прямо в нос. Насчет зубов я, может, и ошибся, но тут уж никакого сомнения: нос я ему сломал. Он взвыл от боли, хлынула кровь, залила лицо и шею. Я бы лупил его и дальше, если бы не подоспели двое коллег. Меня схватили за руки, оттащили. Гайар, окровавленный, лежал на полу. Сбежалось уже много народу. Но вместо того, чтобы оказать ему помощь, все стояли, ошеломленные.

8

Интенсивность боли: 1

Настроение: большое облегчение

9

Я побрел в свой кабинет, постепенно приходя в себя. Все время, пока я догонял и избивал Гайара, во мне словно говорил кто-то другой, кто вывел точный счет всем обидам. Я закрыл за собою дверь, сел за стол. И сразу почувствовал: что-то изменилось. У меня не болела спина. Боль исчезла бесследно, первый раз за десять дней. Чудеса! Она поутихла и отползла, когда мы были в Бретани, но тут совсем прошла. Какое блаженство. Самое большое счастье – когда у тебя ничего не болит. Во мне проснулась жажда жить и любить. На какой-то миг эта яркая вспышка заставила меня забыть, что я натворил. Скорей всего, одно с другим тесно связано. Это из-за него, из-за Гайара, у меня заболела спина, а теперь, когда я с ним сквитался, все наладилось. Откровенно говоря, какая-то напряженность ощущалась, еще когда мы только готовились к тому злосчастному совещанию, было заметно, что Гайар темнит, но я не придавал этому значения. Тело оказалось прозорливее сознания и по-своему отозвалось на коварство. Я бегал по врачам, делал рентген, МРТ, искал и не находил, в чем причина боли, а виновник каждый день расхаживал рядом со мной. Словом, если у тебя что-то болит, иногда стоит просто пошире открыть глаза и посмотреть по сторонам.

Не знаю, сколько я просидел так один. Десять, двадцать минут или час? Мне полегчало, и я выпал из времени, минуты порхали вокруг меня мотыльками. Я слышал шепот и беготню в коридоре, кто-то топтался перед дверью моего кабинета. До меня стало доходить: кажется, что-то пошло не так. Наконец в дверь постучали. Я сказал: “Войдите”, и передо мной возник Одибер. Мой вид его, похоже, шокировал:

– Вы… улыбаетесь?

– Нет… то есть не из-за того… А потому что спина перестала болеть.

– Вы хоть понимаете всю серьезность того, что вы учинили?

– Да, месье.

– Ну и… вы сожалеете? Раскаиваетесь?

– …

– Имейте в виду: никакие оправдания не помогут. Вы будете уволены.

– Я понимаю.

– И что же, вам наплевать?

– Нет… разумеется, нет.

– …

– …

– Мне очень неприятно. Вы проработали у нас десять лет, и я всегда ценил вас как серьезного, положительного человека. Вообразить не мог, что вы способны на такое…

– Я тоже.

– Но почему же вы это сделали?