Мне на плечо сегодня села стрекоза

У меня плотва брала нормально, более или менее часто, у Светы — тоже ничего себе. Вдруг вышло из-за пленки облаков солнышко, после поклевки я выволок на лед приличную плотвицу, поглядел на Светика… она сидела на ящике, сняв шапку и не глядя на удочку, а задрав голову лицом к солнцу, и, зажмурившись, загорала. Не знаю, наверное, потому, что она зажмурила глаза, я даже привстал, дурак, с ящика и поглядел на ее лицо. Лицо Светули было… красивым, очень — я даже задохнулся. И тут же мне дурно стало, я замер и напугался, будто меня вдруг поймали, схватили, потому что Светуля, не открывая глаз, именно что не открывая глаз, вдруг сказала, спросила:

— Ты зачем на меня смотришь? А?

Я плюхнулся на ящик.

— Я… я, — забормотал я. — Да я не смотрю. С чего ты взяла?

Как она увидела, как?!

Я был, честное слово, какой-то перевернутый, я уткнулся носом в свою лунку и молчал, сижу, уставился в лунку, как балда, молчу и про плотву даже и не думаю.

Когда я немного успокоился, я первым делом подумал: как же это могло получиться, Светуля такая красивая, а я не видел раньше, не замечал? Не может быть, чтобы все дело было в солнце. Или все же в солнце? Если да — то обидно. Потому что это — частный случай. Красота есть красота. Или она есть, или ее нет, и солнце тут ни при чем, вернее, не должно быть при чем. Конечно, красота от солнца вполне может зависеть, но это если она есть, уже есть, безо всякого солнца. Я рассуждал обо всем этом очень даже охотно: о красоте, о солнце и всякой всячине, и только потом, позднее, сообразил, что расфилософствовался я, конечно же, от неловкости: как-никак получалось, что я за Светулей подглядывал, раз она этого не видела, да к тому же еще — как бы угадала, увидела, и выходило, что это как раз за мной наблюдали, именно меня застали врасплох. Жутко неуютно, если вдуматься.

Дед и Айседора так и сидели над своими лунками вдалеке от нас. Света (я все-таки стрельнул краем глаза) так и продолжала загорать, не глядя на свою снасть; тут же я заметил, что ее удочка валяет дурака, но не прыгает, как если бы рыба сама засеклась, а просто кланяется: то подымет хвостик медленно, то опустит.

— У тебя вроде бы клюет! — крикнул я Светуле громким шепотом.

— Сделай все сам, пожалуйста, — тихо сказала она, не открывая глаз.

Быстро прыгнув к ее лунке, я кое-как подсек и сразу почувствовал там, в глубине, приличный вес. Я начал выбирать жилку — рыба шла тяжело. Потом вдруг вообще уперлась, встала.

— Слушай, крупная, — сказал я Светуле. — Я боюсь один.

— Может, средняя? — сказала она, не опуская лица от солнца. — Может, тебе с непривычки кажется, ты еще малоопытный.

— Нет-нет, бери сама жилку, — не успев обозлиться, сказал я.

— Ну уж нет, — сказала она, склоняясь над лункой, — главное, не давать слабину — сойдет. Не идет рыба?

— Встала, — сказал я. — Как камень.

— Надави, но чуть-чуть.

Я потянул совсем малость, рыба слегка поддалась. Я стал медленно ее поднимать, а Светуля, увидев, что рыба и правда крупная, скинула обе варежки и нацелилась на лунку, потом тут же засучила рукав тулупа. В глубине лунки показалась наконец длинная голова и часть зеленовато-белого тела рыбины…

— Еще, еще чуть-чуть, еще, — шептала Светуля, тут же нырнула рукой в лунку и под бочок вывернула рыбину на лед.

— Какая прелесть, — засмеялась Светуля. — Су-да-чок. Почти килограмм, а?

— Не знаю, — сказал я. Руки у меня дрожали, да и я весь дрожал тоже.

— Вот ведь прелесть — судак, — повторила Светуля. — Давай загорать вместе.

— Не знаю, — сказал я. — А ловить?

Медленно я вернулся к своему ящику, без всякого настроения выволок на лед средненькую плотвицу (тоже сама засеклась) и после долго сидел молча и не ловил. Светуля что-то напевала.

Вернулись наши старики и начали ахать и охать и поздравлять Светулю — не судак, а прямо лапочка!

На обратном пути, в электричке, когда дед с Айседорой в очередной раз выскочили на площадку покурить, Светуля вдруг произнесла вслух такое, от чего я обомлел, вообще как бы полуобалдел на несколько суток.

— А мне понравилось, приятно, что ты на меня смотрел, когда я не смотрела, — сказала она, а я вздрогнул, заметался. — Приезжай ко мне в гости, я хочу, — сказала она, я закивал, закивал. — Приезжай послезавтра, можешь даже не звонить по телефону. Приезжай в семь вечера, в девятнадцать.

А я все кивал.

К этому моменту я уже послал письмо Юле Барашкиной, что я приеду к ней… получалось тоже именно послезавтра. Но, опешив, я так ничего и не сказал Светуле. «Ладно, позвоню ей по телефону, — тупо думал я потом. — Позвоню и скажу, что в этот день занят. Тем более, адреса я ее не знаю. Или вообще не звонить?»

12