Мне не больно

Бен быстро кивнул. Афанасий Михайлович распечатал конверт и развернул большой лист бумаги. Лицо его, казалось, окаменело. Он снял монокль и сунул в нагрудный карман черного фрака. Только сейчас Бен сообразил, что этот человек одет, если судить по здешним традициям, весьма странно.

Шли минуты. Постепенно буфет пустел, лишь возле стойки сгрудилась веселая компания, которую, похоже, совершенно не интересовало случившееся с пионером Морозовым. Наконец Афанасий Михайлович вложил письмо в конверт и грустно улыбнулся:

– Все это я должен, насколько я понимаю, сжечь?

– Как хотите, – немного растерялся Бен. – Вам виднее, Афанасий Михайлович. Меня просили отдать вам…

Письмо было прочитано, и Бен мог вручить вторую часть своеобразного пароля – небольшую цветную фотографию.

Его собеседник подержал снимок в руке, вновь улыбнулся и вздохнул:

– Но почему же так поздно, Александр? Впрочем, наверное, не вас об этом спрашивать.

– Я… Я вам объясню. – Бен сглотнул. – Понимаете, много лет всякие контакты с большевиками были вообще запрещены. Только в этом году…

– И она обо мне вспомнила… Спасибо… Я прочитаю письмо еще раз и уничтожу, можете не беспокоиться… Ну-с, насколько я понимаю, это ваши верительные грамоты, господин Бенкендорф?

– Так точно, господин Бертяев. – Бен едва удержался, чтобы не вскочить и не щелкнуть каблуками. – Сочту за честь знакомство с вами…

– Ну зачем же так! – Афанасий Михайлович покачал головой и вздохнул. Неужели слава о моем творчестве достигла владений господина Богораза?

– Я не видел и не читал ни одной вашей пьесы, – горячо зашептал Бен, – я даже не знал, что вы драматург. Но в девятнадцатом году под Армавиром вы спасли жизнь молодому поручику – моему отцу. Мне все равно, помните вы это или нет, но ваша фотография висит в нашем доме сколько я себя знаю!

– Это был лишь мой долг, Александр. Как там ваш отец?

– Он умер пять лет назад – последствия ранения. Но он всегда помнил вас и просил, если я вас встречу…

– Не надо. – Широкая ладонь поднялась в запретительном жесте. – Ваш отец сделал для России куда больше, чем такие, как я… Давайте о другом… Знаете, Александр, я еще тогда, в девятнадцатом, хотел спросить вашего отца, да все не решался… По поводу фамилии.

– А-а! – усмехнулся Бен. – Родственник и даже потомок. А что, здесь это многих смутит? Чекисты разыскивают потомков царских министров?

– Ну, им, пожалуй, это даже понравится. – Бертяев уже пришел в себя, лицо вновь приняло спокойный и чуть насмешливый вид. – А вот наша пишущая братия, того и гляди, вас испугается. Все переживают за Александра Сергеевича.

– Какого? – удивился Бен. – Кого-нибудь из декабристов? Но мой пращур не имел прямого отношения к следствию! Он сам был членом первой тайной организации…

Теперь удивился его собеседник:

– Я имею в виду Пушкина.

– Пушкина? – Бен пожал плечами. – Знаете, я его не очень-то читал. У нас можно было изучать русскую литературу факультативно, и я ею почти не интересовался.

Рука, лежащая на столе, дрогнула:

– Вы… на Тускуле… русские… не учите в школах Пушкина?

– Понимаете… – Бен, сообразив, что ляпнул что-то не то, поспешил внести ясность. – У нас можно выбирать программы. Можно учиться по русской программе, а можно по французской или английской. Я вначале был во французском классе, а потом закончил английский. Русская литература сейчас мало кому нравится. Правда, у нас есть русское отделение в университете… Не судите нас, Афанасий Михайлович! Мы ведь родились не на Земле. У нас уже есть своя литература…

– Да, – кивнул Бертяев. – Это я как-то забыл. «Иная жизнь и берег дальный…» Мне странно, что вы мало знаете Пушкина, а вы, наверное, находите несколько необычной нашу жизнь. Ведь так?

Бен кивнул:

– Так точно, Афанасий Михайлович. Мы будем очень признательны, если вы поможете нам в ней разобраться. Поверьте, нас не интересуют военные секреты Сталина, мы не собираемся подкладывать бомбы и вести пропаганду… Мы – исследователи.

– А мы – объекты исследования – Бертяев вздохнул. – Знаете, я совершенно чужд политики, но, честно говоря, представлял себе это немного по-другому. Неужели для русских на Тускуле мы уже стали какими-то марсианами?

Бен чувствовал себя явно не лучшим образом. Излагать программу «Генерации» можно перед стариками в Сент-Алексе, перед утопистом Чифом, начитавшимся марксистских сказок, но не перед теми, кто жил на этой планете.

– Афанасий Михайлович… Постарайтесь нас понять… Старшие, те, кто прибыл на Тускулу с Земли… ведь им не нашлось здесь места! На этой земле, на их родине, их убивали, травили, рвали на части! Они постарались забыть – и прижиться на Тускуле. А мы и не видели ничего другого. Наша родина – там! Среди нас есть не только русские, у нас вообще не обращают внимания на национальность…

– Вроде американцев, которые постарались забыть об Англии, – улыбнулся Бертяев. – Но, как известно, им это не удалось. Я не сужу вас, Александр. Просто я наглядно убедился, что не только марсиане господина Уэллса испытывают трудности при контакте с землянами… Ладно, это лирика… Как я понял, вам нужна моя помощь. Я готов…