Мне нравится твоя ложь

Киваю, и он отрывает крышечку маленькой упаковочки заменителя сливок, в котором не содержится молока. Мы ютимся в углу паршивого кафе. Все здесь грязное, включая меня. Только не он. Он исключительно чист в этом месте. Он — нечто другое. Нечто темное и серьезное, и торжественное. Его руки завораживают меня: такие большие и сильные, и при этом все равно осторожные. Он как камень, грубо отесанный и непроницаемый. А я — воздух, который почти сдувает прочь.

— Сахар?

Киваю уверенней на этот раз, быстрее, потому что хочу, чтобы он сделал это.

Он не разочаровывает. Широкие пальцы с квадратными подушечками разрывают обычный голубой пакетик. Он сыплет сахар в черную жидкость и помешивает. Дает мне кофе, когда все остальные мужчины только берут и берут.

У меня есть опыт с большими, сильными мужчинами. И острожными тоже. Я знаю, что они — наихудший тип. Но почему-то я не думаю, что Кип причинит мне боль. Может, это просто мысли о желаемом. Может, он — мираж. Я могла бы открыть глаза и оказаться посреди пустыни, умирая от жажды. Но вот где я была. Даже если он — иллюзия, это не может причинить больше боли, чем правда.

Обхватываю ладонями керамическую чашку, пытаясь впитать в себя тепло.

Словно замечая, словно заботясь, Кип спрашивает:

— Хочешь мой пиджак?

— Нет.

Каждый добрый поступок заставляет меня хотеть больше. И заставляет давить дальше.

Напряженное изумление поблескивает в его грубых чертах.

— Я ценю твое согласие прийти сюда.

— Ты не дал мне особого выбора.

— Нет, — проясняет он. — Нет, не дал. И, думаю, ты уже сыта мужчинами, которые давят на тебя.

Я ерзаю на пластиковом сидении. На меня давили в буквальном смысле этого слова. Знает ли он это? Возможно ли, что он знает, от чего я бегу — от кого я бегу? Но вероятней всего он имеет в виду мужчин в клубе.

— Я могу позаботиться о себе.

— Не сомневаюсь в этом. — Следует пауза, на протяжении которой он, кажется, колеблется, прежде, чем заговорить со мной. — Я наблюдал за тобой.

Как много ты знаешь?

— Это должен был быть комплимент?

Он наклоняется вперед, ставя локти на колени, пристально глядя на меня.

— Я не планирую причинить тебе боль. Я просто хочу узнать тебя.

В груди сжимается.

— Там, откуда я родом, это одно и то же.

Его глаза темнеют.

— Но ты можешь позаботиться о себе, — произносит он, и слова звучат с вызовом.

Его улыбка после больше похожа на оскал. Это или он, или вызов.

— Я ведь ушла, не так ли? А я никогда не возвращаюсь.

Он не впечатлен.

— Ты танцуешь в стрип-клубе и ходишь домой по самой худшей улице в Тэнглвуде. У тебя нет защиты. Нет ничего, чем бы ты могла защитить себя.

Я содрогаюсь.

— Вот так ты узнаешь кого-то? Оскорбляя их?

Тень сожаления затемняет его лицо.

— Нет. Я не придурок. Просто имел в виду, что, может, ты не все поняла. А я мог бы помочь.

— Мне никто не может помочь. — Никто не идет против семьи Моретти и остается живым после этого.

Поэтому я знаю, что однажды они меня найдут. И убьют. До тех пор, пока они не тронут Клару, я могу с этим жить. Этого достаточно. Так должно быть.

— Может быть, и нет, — произносит он, — но я должен признаться. Я на самом деле хочу помочь тебе. Но мне также нужна и твоя помощь.

Мой смех вырывается неровным, почти бездыханным. Напуганным.

— Держу пари. Спорим, у тебя есть большая, серьезная, очень серьезная проблема, которую я могу решить для тебя. Смягчить для тебя.

Кип даже не пытается улыбнуться.

— Хани, — начинает он с предупреждением.

Но это звучит смешно. Имя — смешное. Его низкий, серьезный голос только делает его хуже.

Затем я смеюсь по-настоящему. Думаю, это самая смешная вещь, которую я слышала за несколько дней, если не недель. Или месяцев. Самая смешная вещь, которую я когда-либо слышала, это фальшивое имя и фальшивая улыбка, и фальшивые отношения, которых у меня не может быть. А помощь? Она даже не настоящая. Всего лишь история с его уст, и не важно, знает он правду или нет. Но знаете, что настоящее? Секс. Это все, что я могу ему предложить.

Может, я немного потеряла рассудок, сидя с ним здесь и смеясь. Ожидаю, что он станет серьезным и разозлится, но затем случается нечто сумасшедшее. Кип тоже начинает смеяться. Сначала это всего лишь подрагивание его губ, и затем мягкий выдох. Но после он хохочет вместе со мной, качая головой.

Его улыбка меркнет.

— Тебе там не место.

Я делаю резкий вдох.

— И почему это? У меня сиськи слишком маленькие? Я использую неправильные песни?

— Ты продолжаешь думать, что боль не наступит, — мягко произносит он. — Танцы. Секс. Ты до сих удивляешься, когда это случается.

Боль расползается у меня в животе.

— Что ты знаешь о танцах?

— Не много, — признает он. — Только то, что я вижу. Я вижу, что ты ожидаешь лучшего от мужчин, которые приходят сюда. Это похоже на самоубийство, милая. Больно даже от самого наблюдения за тобой.

— Ты ошибаешься. — Злость, холодная, словно лед, от которого немеют все остальные чувства. — Я идеально подхожу для этой работы. Потому что мне насрать.

Кип грустно улыбается.

— Скажи мне свое имя.

Я поджимаю губы.

— Никогда.

Он коротко кивает.

— Увидимся в субботу, Хани.