Мне повезло вернуться

Вышли во двор, кое-как расползлись в несколько шеренг — все «мертвые». Вояки, блин… Но тут сон с меня слетел, как и не было. К нашему неровному строю подошли майор и старший сержант. И СЕРЖАНТ — В ГОЛУБОМ БЕРЕТЕ!!!!!!

Все, полдела сделано! Насчет ВДВ можно больше не волноваться. Но мало того — обращаю внимание, что лица у них обоих уже довольно загорелые. А на дворе 23-е апреля только. Солнышко-то у нас еще не светит толком. Значит, что? Значит, откуда-то с юга они приехали. А «южные рубежи» — это у нас где? Правильно, ТАМ!!!

Пока я все это «просчитываю», майор успевает объявить, чтобы мы никуда не расходились, держались вместе. Потому что в любой момент можем выдвинуться в аэропорт. Так и сказал — «выдвинуться». Так странно это звучало тогда.

Парни потихоньку расходятся, но двое задерживаются чуть дольше. Один — это я. «Торможу», докручивая в голове свои логические цепочки. Другой — высокий светлый парень с абсолютно «отсутствующим» лицом. Он, похоже, просто никуда не спешит.

Мне нужно поделиться с кем-то своим «открытием», и первый кандидат — он:

— По-моему, они откуда-то с юга приехали. Может, и из Афганистана — клево!

Но, судя по всему, моему визави глубоко по барабану и мои выводы, и мое радостное волнение по этому поводу. На меня смотрят абсолютно безразличные глаза. Какие-то даже бессмысленные. Как птичьи…

Но рядом уже никого нет, а болтаться одному мне надоело, да и «прет» меня:

— Ладно, давай знакомиться. Меня Артем зовут!

— Александр…

Да, немногословный товарищ. Ну, не беда, зато я «говорун»:

— Пошли, Саня, попробуем узнать у сержанта, куда нас повезут.

Похоже, ему глубоко фиолетово, куда нас повезут. Но Саня послушно идет со мною. Так судьба свела меня с первым в моей новой жизни человеком. Почему судьба? Да потому, что это и был Саня Пахоменко, Пахом, с которым мы скоро попадем вместе в Фергану, в одну учебную роту, в один взвод, в одно отделение. Наши койки в казарме будут соседними. Через три месяца мы оба попадем в первую отправку в Афганистан, а в Гардезе — в одну роту. Только Пахом в первый взвод, а я — во второй. Но жить все два года будем в одной палатке. И даже в госпиталь в первый раз попадем почти одновременно. А потом уволимся в один день и вместе вернемся в Москву. Скажете, так не бывает? Бывает — как раз это и называется СУДЬБА…

Но пока ничего этого я не знаю. Как и того, что «отстраненность» Пахома — следствие первого в жизни алкогольного опьянения. До этого все как-то больше на дзюдо налегал. Впрочем, есть у его «спокойствия» и вторая причина. Саня тоже хотел в ВДВ и понял уже, что это случилось. А вот про Афганистан он просто не думал. Не то чтобы не хотел — просто не думал, и все. Прям как знал, что уже все за нас придумано… Но мне не сидится — нахожу «нашего» сержанта.

— Скажите, а куда нас повезут?

— Узнаешь скоро. Не положено это говорить.

Такой серьезный он, вроде как суровый даже. Оно и понятно…

— Ну а вот скажите — если у меня мать-одиночка, меня в Афганистан возьмут?

Этот вопрос уже давно не дает мне покоя — где-то услышал, что вроде есть такой закон, что единственного сына у одинокой матери в Афган не берут.

Сержант, похоже, не знает, но отвечает уклончиво:

— Это как командование решит.

Черт, да нет у меня уже сил ждать в безвестности, когда оно там решит!

Наивный… Оказавшись в Афгане, я узнаю, что таких, как я, там пруд пруди. Даже в одном только нашем взводе и только из нашего призыва… И Олег Никулин, и Вовка Мордвинов.

У Сереги Сергеева тоже нет отца; правда, есть старший брат. Интересно, это командование так «решило» — или просто не задумывалось? Правда, в моем случае я ему за это крайне благодарен. Но вот не уверен, что эту благодарность разделяли тогда наши мамы… Уж не говорю про тех, чьи единственные сыновья не вернулись. Хотя кто принимает их в расчет? Война — жестокое дело, не до сантиментов. Особенно если «воюешь» из генеральского кабинета в Москве. В 1985-м отец Минжин, ставший вторым человеком в посольстве Монголии, на каком-то из приемов спросит одного из «больших» генералов:

— Почему вы отправляете на войну 18-летних мальчишек?

— Они представляют пока наименьший интерес для народного хозяйства…

Генерал ответит с военной прямотой и очень удивится, что на глазах у монгольского дипломата появятся слезы… Он же не мог предположить, что дипломат одного такого мальчишку знает лично, и это друг его дочери.

Но сейчас, в апреле 84-го, все эти проблемы очень далеки от меня. А мысль о том, что государство может пожалеть меня, точнее, мою маму, просто убийственна и не дает покоя. И еще целых двое суток не даст…

Часов в шесть вечера нас, наконец, вновь выстраивают. После переклички — в автобусы и через весь город во Внуково.

Из аэропорта успеваю позвонить из телефона-автомата:

— Мам, я из аэропорта, летим в Ташкент. Куда дальше, пока не говорят. Но я уже точно попал в ВДВ! Не волнуйся, мам, все будет нормально!

— Да, сынок, я поняла. Ну, видишь, как все удачно складывается…