Мне сказали прийти одной

Примерно в то же время я начала писать письма в редакции газет в ответ на появляющиеся новости или злободневные проблемы. Одно из таких писем об исламе и женщинах было даже опубликовано во Frankfurter Allgemeine Zeitung. После того как вышла газета, кто-то из наших соседок позвонил моей матери. «Скажи дочери, чтобы она держалась подальше от политики», – сказала она. Но я была твердо убеждена, что как молодая женщина и дочь иностранных рабочих тоже имею право голоса.

В то время я не воспринимала себя исключительно как мусульманку. Я чувствовала, что у нас с моими сестрами и братом есть больше общего с нашими друзьями, чьи родители приехали из Греции, Италии или Испании, чем с другими мусульманскими детьми. Значение имело то, что все мы были детьми иммигрантов, что мы были не «немецкими немцами», а находились на обочине общества.

В Германии старшеклассники часто проходят короткую практику в тех областях, которые им интересны. В шестнадцать лет я начала обзванивать местные газеты и спрашивать, не могу ли я пройти у них такую практику, пусть даже неоплачиваемую. Мне дали работу во Frankfurter Rundschau, ежедневной газете, которая была более либеральной, чем Allgemeine Zeitung. Я работала в отделе местных новостей, писала о том, как ученики начальной школы выращивают цветы в школьном саду, и о спорах соседей о вывозе мусора и местах выгула собак. Я делала все для того, чтобы развиваться, вдобавок к учебе в школе и работе на неполный день.

Вскоре меня пригласили на общественное радио, чтобы принять участие в ток-шоу для иммигрантов, которое называлось «Встреча в Германии». Я использовала эту возможность, чтобы попросить редактора разрешить мне пройти у них двухнедельную стажировку. Так началась моя карьера на радио. На ток-шоу бывали гости, которые говорили на греческом, турецком, испанском и других языках. Всегда требовались двое людей, ведущих беседу: один иммигрант, а другой – ребенок иммигрантов, как я. Я не так хорошо говорила по-турецки, чтобы вести программу. На этом языке я могла заказать еду, не более того. Программ на арабском в то время не было. По иронии судьбы я была полезна на шоу, потому что бегло говорила по-немецки, хотя большинство немцев и распознавали во мне иностранку.

Ток-шоу было очень политизированным. Мы говорили об интеграции, роли женщины и расизме внутри иммигрантских сообществ. Некоторые люди турецкого происхождения не позволяли своим детям вступать в браки с марокканцами, а другие иммигранты имели предубеждения против негров. Эти люди требовали уважения к себе, но в то же время не уважали других. Мы говорили о расизме в футболе, о правах геев и о лицемерии в целом.

После того как я проработала на радиостанции примерно год, глава программы, посвященной поп-музыке, предложил мне работу – выступить в роли ведущего шоу, отвечающего на поступающие в студию звонки. Программа называлась «Остров желаний», в ней выполнялись заявки радиослушателей. Иногда я даже не могла произнести названия песен, которые чаще всего были на английском. Этот язык я изучала в школе, но мой учитель предпочитал вести небрежные разговоры по-немецки вместо того, чтобы учить нас. Тем не менее, глава программы сказал, что у меня великолепный голос. Он хотел, чтобы я работала и в других программах. Мне было весело отвечать на звонки в музыкальном шоу, к тому же эта была самая высокооплачиваемая работа из всех, которые у меня когда-либо были. Платили там в два раза больше, чем на программе о проблемах иммигрантов, но стремилась я вовсе не к этому. Фотография из «Всей президентской рати» все еще висела на двери моей спальни. Через два месяца я бросила музыкальное шоу.

Я все еще писала во Frankfurter Rundschau как фрилансер, рассказывая о происходящем в местной общине. Однажды одна очень милая помощница редактора рассказала мне о школе журналистики в Гамбурге. «Школа Генри Наннена – одна из лучших в Европе, – сказала она. – Тебе стоит подумать о ней после окончания учебы». До этого оставалось еще полгода, но зерно упало в благодатную почву. «Если я попытаюсь, вреда от этого не будет», – подумала я.