Мне снятся небесные олени

— Удивляюсь, — говорила она, — как ты не замерз. Время-то уже трескучее было, все мужчины на охоту ушли. Принесла я тебя в чум и давай отогревать.

— А если бы не услыхала, я замерз бы? — испуганно спрашивал Амарча.

— Наверно, замерз бы, — спокойно отвечала бабушка. Но такой ответ не устраивал Амарчу, и он начинал тормошить ее, заглядывая в глаза: не шутит ли? Бабушка Эки некоторое время выдерживала серьезность, потом, сжалившись, опускала свою руку ему на голову и успокаивала:

— Я тебя, сынок, обязательно нашла бы. Такая судьба у меня.

На сердце у Амарчи сразу становилось легче, лицо светлело, в глазах — радость.

Вспоминались страшные картины: замерзший парень Сергунчэ Анкоуль и девочка Собирик с ледяными слезками на щеках… Это в сказке про маленьких человечков не страшно, они отогревались весенними солнечными лучами и шумели потом кипунами-речками. А по-настоящему замерзших людей уже ничем нельзя отогреть.

Прошлой зимой вернулся с охоты Сергунчэ Анкоуль, напился «веселящей воды», ноги отказались идти, упал он возле своего чума и замерз. Нашли его — он весь был закоченевший и черный, как обугленный… А мать девочки Собирик до сих пор не в себе, умом тронулась. Они белковали тогда в верховьях Орокана, там-то и случилась беда. Отец шел стороной, промышляя белку, а мать вела аргиш по санной дороге. Зыбку с маленькой Собирик навьючила на последнего оленя, а тот возьми да отвяжись, уйди в лес, а она, растяпа, и не заметила… Только на второй день нашли того оленя. Маленькая Собирик была уже окаменевшей, даже слезинки на щеках стали ледышками. Страшно! Мать ума лишилась, все зовет девочку, просит у снега, у тайги — отдайте Собирик, зачем ее взяли?..

Амарча, глядя на огонь, вспомнил летние разговоры про имена и задумался. «Наверное и вправду я опоздал родиться, — думал он. — О чем ни спросишь, все, оказывается, уже было». В мечтах он иногда видел себя ловким, сильным богатырем Бэркэном или Ховоко, умеющим ловить на лету стрелы противников, прошивать насквозь пятерых быков, поставленных вплотную, ловко, не хуже белки взбирающимся на деревья; но те времена давно прошли, они теперь только в преданиях живы да в памяти стариков.

Иногда хотелось быть Ивулем. Он вроде и дурачок, но всегда в конце сказки оказывался самым умным и самым хитрым.

Но то в сказке. А надо бы в жизни стать кем-то настоящим, все умеющим, ловким и сильным. Тогда Амарча сделал бы все, что захотел. Добыл бы много-много белок и соболей, лосей и диких оленей, во всех чумах была бы еда, и все говорили бы: «Амарча вырос настоящим кормильцем! Есть что поколупать в зубах! Не скучно нашим животам! Ай да Амарча!..» Так говорили бы люди. И еще хорошо было бы вернуть дедушке Бали глаза, оживить всех добрых людей, ушедших в Нижний мир: отца Кинкэ, мать… Вот жизнь была бы! Вечное лето стояло бы, солнце, тепло, вернулись бы птицы… Здорово было бы…

Почему о хорошей жизни надо только мечтать?. Кто такие фашисты и чего они напали на нас? Оленей у них, не было, что ли, или своих женщин им не хвастало?

Раньше, в давние времена, Хэйкогиры тоже воевали с пришельцами с Ангары. Тоже горе и слезы в стойбищах были. Столько, говорят, слез пролито, что из них получилась младшая сестра Тунгусок — Ангара, река из слез. Чистые-чистые воды, все камешки можно пересчитать на дне…

— Ты где? Не слышишь, оглох, что ли?

Оказывается, бабушка давно уже что-то говорит ему. Амарча очнулся от своих мыслей.

— Принеси сухих веток — надо костер оживить, белок варить будем.

Амарча накинул старый зипун, нахлобучил шапчонку, и выскочил на улицу. Огляделся — никого. Изо всех чумов валил дым, в воздухе мелькали искорки костров. Видно, соседи тоже кипятили чай и варили что-то в котлах.

И в Госторге топилась печка. Тетя Наташа, наверное, собирается стряпать лепешку, на кухне возится. В большой комнате горит лампа, и ее свет яркой полосой лежит на снегу. Хорошо у Фарковых: у них по вечерам светло, как при солнце, и всегда тепло. Говорят, что скоро и у эвенков будут такие же дома, тогда зиму можно будет легко обманывать. А в чуме надо постоянно жечь дрова, если не хочешь окоченеть.

Амарча набрал охапку сушняка и нырнул в темный прогал чума. Отряхнул от снега бакари[30], бросил наземь сучья.

Бабушка расшевелила костер, подкинула новых дров.

На улице послышались скрипучие шаги. Бабушка Эки и Амарча, как по команде, вернее уже по привычке, повернули головы к двери. Человек глухо кашлянул, и они узнали председателя артели. Слышно было, как он отряхивал рукавицами снег с унтов, топал ногами, потом распахнулась лосиная шкура, и вошел Черончин. Шагнул к костру, кряхтя, шумно дыша с присвистом, сел напротив бабушки Эки.

— Каданре![31] — простонал он.

— В твои-то годы грех на усталость жаловаться, — сказала бабушка.

— С утра на ногах, — словно оправдываясь, опустив голову, ответил Черончин и попросил: — Налей чаю. Внутри все горит. Хух!..

— Чего ты в лесу-то делал? На охоту вроде не ходишь. — Эки налила кружку густого ароматного чая и подала гостю. Тот, обжигаясь, пофыркивая, жадно выпил.